Приключения капитана Сингльтона. Морской разбойник. Плик и плок

Дефо Даниэль

— Если учесть положение, то нам много лучше продавать весь груз здесь, хотя бы даже за половинную цену, нежели идти с ним в Персидский залив, где мы подвергнемся большой опасности, где люди много любопытнее здешних и где с ними не легко будет управиться, так как там торгуют свободно и открыто, а не украдкой, как, видимо, торгует здешний народ. Кроме того, если там что-нибудь заподозрят, нам будет труднее отступить, разве только что применяя насилие. Здесь же мы стоим в открытом море и можем уйти, куда хотим, даже не меняя своего облика; в сущности, здесь не будет никакого преследования, так как никто не знает, где нас искать.

Мои опасения убедили Виллиама, хотя

не знаю, убедили ли его мои доводы, но он со мной согласился, и мы решили отправить тем же купцам еще один корабельный груз. Главное дело заключалось в том, как обойти то, что они сообщили английским купцам, а именно, что то будет другой наш шлюп. Но за это взялся старый квакерский лоцман. Он был превосходным лицедеем, и ему тем легче было нарядить шлюп в новые одежды. Во-первых, он поставил на прежнее место всю резьбу, которую раньше снял; нос, прежде гладко окрашенный в темный коричневый цвет, стал теперь блестящим и голубым, усеянным, Бог знает, сколькими живыми рисунками; что касается кормы, то плотники по обоим бортам сделали славные галерейки. На шлюп поставили двенадцать пушек, а на планшире [346] — несколько петереро, которых прежде не было. А для того, чтобы закончить новое одеяние шлюпа и усовершенствовать его перемену, старый квакер приказал переменить на шлюпе паруса. И если прежде шел он подобно яхте [347] под шпринтовом [348] , то теперь он был подобен кэчу, с бизанью и под четырехугольными парусами. Словом, вышло превосходное надувательство, и шлюп был перелицован во всех подробностях, на которые мог бы обратить внимание чужой, раз только видевший его; купцы же побывали на шлюпе всего один раз.

346

Планшир — верхняя часть связи ребер корабля.

347

Яхта — небольшое быстроходное судно.

348

Шпринтов — шест, прикрепленный к низу мачты и внешнему верхнему углу паруса. При поставленном парусе шпринтов растягивает его.

Шлюп возвратился в этом гнусном виде. Капитаном на нем был другой человек, которому доверять мы могли. Старый лоцман появился в качестве простого пассажира, доктор же и Виллиам были суперкаргами с формальной доверенностью некоего капитана Сингльтона. Все обстояло, как полагается.

Шлюп был нагружен до последних пределов. Помимо огромного количества мускатных орехов и гвоздики, и мускатного цвета, и малой толики корицы, на шлюпе были кое-какие товары, захваченные нами в то время, когда близ Филиппинских островов ожидали мы добычи.

Виллиам без труда продал, и этот груз и возвратился через двадцать, приблизительно, дней, нагруженный всем необходимым для нашего путешествия на долгий срок. Да, как я сказал, было у нас великое множество и других товаров. Он привез нам приблизительно тридцать три тысячи осьмериков и несколько алмазов. Хотя Виллиам считал, что смыслит в этом деле мало, однако сумел он устроить так, что алмазы на него особого впечатления не произвели; к тому же купцы, с которыми он имел дело, были людьми очень щедрыми.

Вообще с этими купцами затруднений не было никаких, ибо предвидение барыша отбило у них всякое любопытство. Шлюпа же они совершенно не узнали. Что касается продажи им пряностей, привезенных из столь далеких стран, то здесь это не было такою уже новостью, как мы предполагали, ибо к португальцам часто приходили из Макао [349] в Китае корабли с пряностями, купленными у китайских купцов, а те в свою очередь часто торговали у голландских Пряных островов и приобретали там пряности в обмен на привозимые из Китая товары.

349

Макао — португальский порт в Китае, западнее Гонконга.

Это, в сущности, можно назвать единственным торговым путешествием, какое мы совершили. Теперь мы действительно были очень богаты, и естественно, что перед нами стал вопрос о том, что делать дальше. По-настоящему отправным нашим портом, как мы называли его, был залив Мангахелли на Мадагаскаре. Но Виллиам однажды увел меня в каюту шлюпа и заявил, что хочет серьезно поговорить со мною. Мы заперлись, и Виллиам начал:

— Позволишь ли ты мне откровенно поговорить о теперешнем твоем положении и дальнейших видах на будущее? Обещаешь ли ты своим честным словом не обижаться на меня?

— От всего сердца обещаю, — сказал я. — Виллиам, я всегда находил ваши советы хорошими, а ваши замыслы не только были хорошо задуманы, но и ваши наставления всегда приносили нам счастье. А потому можете говорить, что хотите, обещаю вам, что не обижусь.

— Это еще не все, — сказал Виллиам. — Если тебе не понравится то, что я предложу, ты должен обещать, что не разгласишь об этом среди экипажа.

— Не расскажу, Виллиам, даю слово. — И я охотно побожился ему.

— В таком случае, я должен с тобою условиться еще об этом деле, — вот о чем: если ты сам не присоединишься к моему замыслу, то позволь мне с моим новым другом доктором осуществить ту часть, которая касается нас с ним, так как ты на этом никакого убытка или ущерба не потерпишь.

— Позволяю все, Виллиам. Только не позволю покинуть меня. Я с вами ни при каких условиях не могу расстаться.

— Да я, — говорит Виллиам, — и не собираюсь расставаться с тобой, если ты сам того не захочешь. Но пообещай мне выполнить все эти условия, и я смогу откровенно разговаривать с тобой.

Я пообещал ему, как только мог торжественно, но в то же время так серьезно и искренно, что Виллиам мог без всяких сомнений поделиться со мною своими замыслами.

— Так вот, во-первых, — сказал Виллиам, — я спрошу у тебя, не думаешь ли ты, что и ты сам и все твои подчиненные достаточно богаты и действительно набрали столько добра (сейчас речь не о том, каким именно образом его набрали), что, пожалуй, даже не знают, как с ним быть.

— По чести, Виллиам, — сказал я, — ты совершенно прав. Думаю, что нам основательно везло.

— В таком случае, если тебе твоих богатств достаточно, не думаешь ли ты бросить это ремесло? Большинство людей оставляют свои дела, когда удовлетворены тем, что ими скоплено, и считают, что уже достаточно богаты. Ведь никто не трудится ради самого труда, а уж во всяком случае, никто не грабит ради одной только кражи.

— Теперь, Виллиам, я вижу, куда ты клонишь, — сказал я. — Готов об заклад биться, что ты начал тосковать по родине.

— Верно, — сказал Виллиам, — ты рассуждаешь правильно, и надеюсь, что у тебя та же тоска. Для большинства людей, находящихся на чужбине, естественно желание вернуться, наконец, на родину, особенно когда они разбогатели, и если они (как ты считаешь себя) очень богаты, и если они к тому же настолько богаты, что не знают даже, как поступить с добавочным богатством, окажись оно у них.