Приключения Кавалера и Клея
Шрифт:
Весь ящик на глубину примерно семи дюймов был полон мелкого порошка, голубино-серого и переливчатого, который Джо сразу же узнал по своим детским походам на берега реки Влтавы. Эту субстанцию он тысячу раз соскребал со своих ботинок и смахивал с брюк. Соображения тех, кто страшился, что, удаленный от вскормившей реки, Голем может разложиться, оказались верны.
Роза подошла к гробу и присела на корточки рядом с Джо. Затем обняла его за плечи.
— Джо? — спросила она.
Роза подтянула Джо к себе, и он просто к ней привалился. Совсем расслабился, и теперь только Роза его держала.
— Послушай, Джо, — некоторое время спустя сказала Роза. — Ты правда думаешь купить «Эмпайр Комикс»? У тебя есть миллион долларов?
Джо кивнул.
— И еще целый ящик грязи, — добавил он.
— А эта грязь из Чехословакии? — спросил Томми. — Можно ее потрогать?
Джо кивнул. Томми кончиком пальца ткнул грязь, точно ванну с холодной водой, затем погрузил туда всю свою кисть.
— Она мягкая, — сказал мальчик. — Приятная на ощупь. — Он принялся шарить ладонью в грязи, словно что-то нащупывая. Очевидно, Томми
— Там больше не должно ничего быть, — разочаровал его Джо. — Извини, Том.
«Как странно, — подумал Джо, — что гроб настолько тяжелее теперь, когда Голем по-прежнему там». Затем он задумался, не добавили ли в ящик к первоначальному грузу еще какую-то грязь, но это казалось невероятно. Затем Джо вспомнил, как Корнблюм той ночью процитировал какую-то парадоксальную мудрость насчет големов, фразу на иврите насчет того, что вес Голему придает именно его неестественная душа; необремененный ею, глиняный Голем становится легким как воздух.
— Так-так, — вдруг сказал Томми. — Ага. — Явно что-то такое нащупав, он наморщил лоб. Возможно, одежда гиганта осела на дно ящика.
Томми достал из грязи пятнистый бумажный прямоугольничек. На одной стороне прямоугольничка были напечатаны какие-то слова. Бумажка показалась Джо знакомой.
— Эмиль Кавалер, — прочел Томми. — Эндикрон… эндикрано…
— Это моего отца, — сказал Джо и взял у Томми старую визитную карточку доктора Кавалера, припоминая паучий шрифт и давно исчезнувший телефонный номер. Должно быть, карточку давным-давно тайком положили в нагрудный карман колоссального костюма Алоиза Гашека. Джо сунул руку в гроб и взял оттуда пригоршню жемчужного ила, просыпая его сквозь пальцы и задумываясь о том, когда именно душа Голема вновь вошла в его тело и возможно ли, что во всем этом прахе заключено больше одной души, отчего гроб так тяжел.
17
Подкомитет по расследованию подростковой преступности юридического комитета сената собирался в Нью-Йорке 21 и 22 апреля 1954 года для выяснения роли комиксов в воспитании малолетних преступников. Показания, данные свидетелями в первый день, известны гораздо лучше. Среди экспертов, издателей и криминалистов, призванных двадцать первого числа, трое стоят в общественной памяти особняком — в той мере, естественно, в какой люди вообще запомнили слушания. Первым был доктор Фредрик Вертхам, видный и в высшей степени благонамеренный психиатр, автор книги «Совращение невинных», который, как морально, так и популярно, являл собой ту самую мотивирующую силу, что стояла за всей полемикой касательно вредоносных эффектов чтения комиксов. Добрый доктор давал показания предельно пространно, порой бессвязно, однако в то же самое время живо, страстно, благородно и с определенным вызовом. Сразу же за Вертхамом выступал Уильям Гейнс, сын прославленного изобретателя комиксов Макса Гейнса и издатель «Энтертейнмент Комикс», чью графическую направленность на создание комиксов в жанре «хоррор» он весьма красноречиво, но с фатальной неискренностью защищал. Наконец в тот день подкомитет заслушал общество газетных иллюстраторов, представленное Уолтом Келли из «По-то» и великим Милтоном Каниффом. Старый идол Сэмми с юмором, сарказмом и хитроумным презрением целиком и полностью предал своих собратьев по перу, передавая их на руки сенаторам Хендриксону, Хеннингсу и Кефоверу для публичной порки, соблаговолят последние таковую устроить или нет.
События второго дня слушаний, когда туда был приглашен Сэм Клей, гораздо менее известны. Сэмми выпало несчастье давать показания следом за двумя весьма неохотными свидетелями. Первым из них был человечек по имени Алекс Сегал, издатель ассортимента дешевых «образовательных» книжек, которые он рекламировал на последних страницах комиксов. Этот самый Сегал поначалу упорно отрицал, а затем чистосердечно признал, что однажды его компания — чисто по случайности— продала известным порнографам списки имен детей, откликавшихся на ее рекламные объявления. Вторым неохотным свидетелем стал один из вышеупомянутых порнографов, почти до комизма продувной на вид и обильно потеющий неудачник с бельмом на глазу по имени Сэмюель Рот, который сперва выторговал пятиминутный перерыв, а затем отпросился со слушаний на том основании, что он уже обвинен штатом Нью-Йорк в продаже порнухи, а следовательно, по закону не может давать показания. Таким образом, к тому времени, как свидетельское место занял Сэмми, умы членов подкомитета были еще больше обычного заняты каверзными вопросами порока и безнравственности.
Ключевой фрагмент стенографического отчета о слушаниях гласит следующее:
СЕНАТОР ХЕНДРИКСОН: Скажите, мистер Клей, знакомы ли вам персонажи комиксов, известные как Бэтмен и Робин?
МИСТЕР КЛЕЙ: Конечно, сенатор. Это хорошо известные и весьма удачные персонажи.
ХЕНДРИКСОН: Любопытно, не попытались ли бы вы охарактеризовать для нас их взаимоотношения?
КЛЕЙ: Охарактеризовать? Извините… я не…
ХЕНДРИКСОН: Они живут вместе, не так ли? В большом особняке. Одни.
КЛЕЙ: По-моему, там есть дворецкий.
ХЕНДРИКСОН: Но ведь они, как я понимаю, не отец и сын, верно? И не братья. Не дядя и племянник. Короче говоря, между ними нет подобных родственных отношений.
СЕНАТОР ХЕННИНГС: Возможно, они просто добрые друзья.
КЛЕЙ: Прошу прощения, сенаторы, прошло уже много времени с тех пор, как я читал этот комикс, но насколько я помню, Дик Грейсон, то есть Робин, описывается там как подопечный Брюса Уэйна, или Бэтмена.
ХЕНДРИКСОН: Значит, он его подопечный. Н-да. И в комиксах про супергероев есть немалое число подобных взаимоотношений, не так ли? Как у Дика и Брюса.
КЛЕЙ: Честно говоря,
ХЕНДРИКСОН: Так-так, посмотрим… Не могу в точности вспомнить, какое это у нас вещественное доказательство. Мистер Кленденнен, вы не… спасибо.
Директор-распорядитель Кленденнен извлекает на свет вещественное доказательство номер 13.
ХЕНДРИКСОН: Бэтмен и Робин. Зеленая Стрела и Спиди. Человек-Факел и Торо. Монитор и Либерти Кид. Капитан Америка и Баки. Вам кто-то из них знаком?
КЛЕЙ: Да, сэр, конечно. Монитор и Либерти Кид были в свое время моим творением, сэр.
ХЕНДРИКСОН: В самом деле? Вы их придумали?
КЛЕЙ: Да, сэр. Но тот комикс давно загнулся. По-моему, лет восемь-девять тому назад.
ХЕНДРИКСОН: И за все эти годы вы создали немало подобной шелухи, не так ли?
КЛЕЙ: Шелухи? Простите, я не…
ХЕНДРИКСОН: Так-так, посмотрим… Ректификатор и Малыш Мак, Парень-Усилитель. Дровосек и Колобаха. Аргонавт и Ясон. Одинокий Волк и Котяра.
КЛЕЙ: Вообще-то эти персонажи — Ректификатор, Дровосек, Аргонавт — уже существовали, они были созданы другими. Видите ли, я просто брал эти персонажи, когда начинал работать у соответствующих издателей.
ХЕНДРИКСОН: И незамедлительно обеспечивали их, гм, подопечными, не так ли?
КЛЕЙ: Вообще-то да, но это обычная процедура, когда вы беретесь за комикс, который не… который, так сказать, немного потерял разгон. Вам требуется малость там все оживить. Требуется привлечь читателей. Дети любят читать про детей.
ХЕНДРИКСОН: А правда ли, что у вас есть определенная репутация в сфере комиксов на предмет особого неравнодушия к мальчикам, закадычным дружкам супергероев?
КЛЕЙ: Я не знаю… никто и никогда…
ХЕНДРИКСОН: Скажите, мистер Клей, знакома ли вам теория доктора Вертхама, по поводу которой он вчера давал показания? Должен признаться, лично я склонен уделить данной теории определенное доверие. Особенно после того, как вчера вечером я пролистал некоторые ваши комиксы про уже упоминавшегося Бэтмена. Разве не очевидно, что взаимоотношения Бэтмена с его подопечным на самом деле являются тонко завуалированной аллегорией педофильского извращения?
КЛЕЙ: [неразборчиво]
ХЕНДРИКСОН: Извините, сэр, но вам придется…
КЛЕЙ: Нет, сенатор, должно быть, ту часть показаний я как раз пропустил.
ХЕНДРИКСОН: И книгу уважаемого доктора вы, я так понимаю, не прочли.
КЛЕЙ: Еще нет, сэр.
ХЕНДРИКСОН: Следовательно, лично вы никогда не осознавали того, что, облачая этих высоченных, мускулистых молодых парней в обтягивающие брюки и отправляя их вместе летать по небесам, вы неким образом выражали или пытались распространить собственные… психологические наклонности.
КЛЕЙ: Боюсь, я не… это вовсе не те наклонности, сенатор, которые мне знакомы. При всем моем уважении, если позволите, меня возмущает…
СЕНАТОР КЕФОВЕР: Бога ради, джентльмены, давайте двигаться дальше.
18
За всю свою жизнь до этого самого дня Сэмми только раз напивался — в том большом доме на продуваемом всеми ветрами отрезке джерсийского берега, в тот вечер перед атакой на Пёрл-Харбор, когда он поддался соблазну сперва среди красивых, а потом среди злых мужчин. Тогда, как и сейчас, Сэмми наклюкался главным образом потому, что от него как бы этого ожидали. После того, как секретарь освободил его от присяги, он развернулся лицом к полному залу озадаченно разевающих рты американцев. У Сэмми было такое чувство, как будто содержимое его головы оказалось выдуто подобно спиртному в пасхальном яйце через некое тайное булавочное отверстие. Однако прежде чем у него появился шанс увидеть реакцию публики — и друзей, и незнакомцев (отвратят они глаза или вопьются в него гневными взорами, отпадут их челюсти в гневе и удивлении или они просто кивнут с пресвитерианской чопорностью или с любезным благодушием, ибо все это время они знали о том, что он лелеял пагубное для молодежи желание топать вокруг величественного особняка с юным закадычным дружком, да еще в гармонирующих смокингах), — иными словами, прежде чем Сэмми получил шанс начать культивировать ощущение того, кем он отныне собирается быть, — Джо и Роза уже упаковали его в плотный сверток, на манер похитителей малых детей окутав его комбинацией своих пальто с пачкой газет, после чего шустро выпихнули свою жертву из залы суда номер 11. Стремительно протащив Сэмми мимо газетных фотографов, вниз по лестнице, через Фоли-сквер, Джо и Роза заволокли его в ближайшую закусочную, прямиком к стойке бара. Там они с тщанием искусных флористов разместили его перед стаканом бурбона со льдом. Все это было проделано словно бы согласно некому освященному временем ряду процедур, известному всякой цивилизованной персоне, коий должен был воспоследовать в случае того события, если представители сената Соединенных Штатов публично, в присутствии телевизионных камер, распознавали в члене семьи врожденного гомосексуалиста.
— Мне того же самого, — сказал бармену Джо.
— Пусть будет три штуки, — присоединилась Роза.
Бармен, любопытно изогнув бровь, вовсю разглядывал Сэмми. Примерно его ровесник, этот крепкий ирландец уже щеголял приличной лысиной. Затем бармен оглянулся на телевизор на полке над стойкой. Хотя сейчас там показывали рекламу пива «Баллантайн», ящик, похоже, был настроен на 11-й канал, тот самый, что транслировал слушания. Наконец бармен снова повернулся к Сэмми, и его темные ирландские глаза подло замерцали.
Роза сделала из ладоней рупор и приложила его ко рту.
— Эй! — заорала она. — Три бурбона со льдом!
— Я вас слышал, — отозвался бармен, доставая из-под стойки три стакана.
— И вырубите этот телевизор, уж будьте так любезны.
— А зачем? — спросил бармен с еще одной улыбкой для Сэмми. — Шоу уже закончилось.
Выхватив из сумочки сигареты, Роза выдернула одну штуку из пачки.
— Ублюдки, — прорычала она, — ублюдки. Долбаные ублюдки!