Приключения Ромена Кальбри
Шрифт:
Это не понравилось жандарму. Он подошел к нам.
– Виноват, – сказал он, – вы, кажется, меня хорошо рассмотрели, а теперь я хотел бы рассмотреть вас.
– Вам никто не мешает, – ответил художник, убирая рисунок в папку, – не стесняйтесь, пожалуйста: я вас рассматривал как художник, а когда вы, в свою очередь, посмотрите на нас, мы будем квиты.
– Вы прекрасно понимаете, что я спрашиваю ваш паспорт. Служба обязывает меня спросить у вас документы, поскольку мы встретились на большой дороге.
Не отвечая жандарму, Люсьен Ардель обратился
– Ромен, возьми в саквояже паспорт – он лежит рядом с табаком – и покажи его господину жандарму.
– Из уважения к вашей должности, – обратился он к жандарму, – я бы хотел преподнести его вам на серебряном блюде, но во время путешествия не все можно сделать, что хочется, к тому же у Ромена нет перчаток. Но поскольку их нет и у вас, то мы с вами снова квиты.
Жандарм понял насмешку. Он покраснел, кусая губы, надвинул шапку и, чтобы скрыть смущение, начал читать:
– Мы… предписываем начальству городскому, сельскому и военному пропускать свободно проходить и останавливаться господину гм… гм… господину Арделю Люсь-ену, ху-ху-дож-нику… – тут он долго затруднялся прочитать, потом, набравшись храбрости, продолжал: – …художнику-пейзажисту. – Потом он пробормотал еще что-то и возвратил мне паспорт.
– Хорошо, – сказал он с важностью.
Он уже повернулся, чтобы уйти, спеша прекратить разговор, который стеснял его, как вдруг Люсьену Арделю пришла несчастная мысль остановить его.
– Виноват, господин жандарм, вы пропустили одну существенную деталь в моем паспорте, за которую я заплатил в свое время два франка.
– Что же это?
– А то, что вы должны мне покровительствовать и помогать.
– Ну, и что же?
– Да то, что я хотел бы знать, в качестве кого я имею право шататься по большим дорогам?
– А в качестве того, что у вас прописано в паспорте.
– Значит, в качестве художника-пейзажиста?
– Конечно, ведь это ваша профессия.
– Пожалуйста, не можете ли вы объяснить, что мне можно и чего нельзя при моей профессии?
– Что же вы хотите, чтобы я учил вас вашему ремеслу?
– Моему ремеслу? Нет, но я хотел бы, чтобы вы меня поняли: я для вас художник-пейзажист, ведь так?
– Да.
– Хорошо; в двух милях отсюда я встречаю вашего собрата, он у меня спрашивает паспорт. Могу же я что-нибудь сделать, что не позволяется человеку моей профессии, и он меня арестует.
– Что же вы хотите?
– Так вот, я бы хотел знать, что я могу делать и что мне запрещено.
Крупные капли пота катились по красному лицу бедного жандарма, он видел, что над ним смеются, и боялся сказать какую-нибудь глупость. Наконец он не выдержал и рассердился:
– Вы слишком далеко зашли в своих оскорблениях должностных лиц, вы не мальчик, чтобы не знать своих обязанностей. Для вас не ясно, что вам можно. Я вас задерживаю. Извольте следовать за мной. Идемте к мэру, вы с ним объяснитесь. А этот? – Он указал на меня. – О нем ничего не прописано в паспорте. Там узнают, кто он такой. Я требую, чтобы вы следовали за мной.
– Значит, вы меня задерживаете
– Вы задержаны, потому что я вас задержал. Повинуйтесь, все равно я вас арестую.
– Ну, что же, идем. Если мэр похож на вас, для меня день не пропал даром. Идем, Ромен, возьми саквояж. Господин жандарм!
– Что еще?
– Свяжите мне руки и выньте саблю. Уж коль я арестован, то хочу, чтобы все было по первому классу.
Я был далек от того, чтобы разделять веселость художника, и находил, что было бы лучше, если бы он молчал. Слова жандарма: «…а этот… там узнают, кто он…» – до сих пор отдавались в моих ушах. Конечно, меня ищут, а теперь найдут и отошлют к дяде.
Люсьен Ардель шел по дороге впереди жандарма и пел. Жандарм шел за ним на расстоянии четырех или пяти шагов, а я – за жандармом. Неподалеку от деревни находился лес, через который мы должны были пройти: дорога была прямая, и никого не было видно вокруг.
Едва мы прошли несколько шагов по лесу, как я уже решил свою участь. Я предпочитал отдаться на волю всяких случайностей, чем быть узнанным и отправленным к дяде в Доль. К счастью, саквояж не был привязан на моей спине, я нес его в руках. Я замедлил шаги и, бросив саквояж, одним прыжком перескочил канаву; жандарм обернулся на шум, но я уже был в лесу.
– Остановитесь! – кричал он мне.
– Не бойся, – кричал Люсьен Ардель, – мы еще посмеемся немного.
Я не мог ничего ему ответить, только крикнул: «Дядя!.. Спасибо!.. Прощайте!..»
Я бросился бежать через лес. Преследовали меня или нет, не знаю, – я бежал, не оборачиваясь. Я чувствовал, как меня били по лицу ветки деревьев, шипы царапали руки и рвали на мне одежду, но я летел без оглядки, как сумасшедший. Вдруг почва исчезла под моими ногами, я покатился в яму и очутился на дне оврага в чаще терновника, откуда не было видно даже неба.
Инстинкт дикого зверя, загнанного собаками, заговорил во мне: я притаился, не дышал и прислушивался. Ничего не было слышно, кроме крика испуганных птиц, разлетевшихся при моем падении. Песок, задетый моими ботинками, медленно бежал вниз по откосу, как в громадных песочных часах.
Пролежав несколько минут и убедившись, что меня никто не преследует, я погрузился в размышления о своем положении.
Я думал так: если мэр задержит Люсьена Арделя и жандарм предупредит других жандармов, меня будут искать. Если я не хочу, чтобы меня задержали и вернули к дяде, я должен немедленно уйти отсюда. Мысль о том, что художник может поладить с мэром, что его освободят и мы сможем продолжать наше путешествие до Гавра, как было условлено раньше, мне в голову не приходила. Я был в таком возбужденном состоянии, когда в голову приходят лишь самые невероятные предположения. Чтобы не возвращаться в Доль под конвоем жандармов, я готов был пройти огонь и воду. Я мысленно просил прощения у художника за то, что покидаю его. Но разве и он не был в этом виноват? Ведь это из-за его глупых насмешек над жандармом мы были вынуждены расстаться.