Приключения в приличном обществе

Грим

Старичок, увы, умер, испустив дух. Честным словом и общей надеждой связанный с ними. Я, несмотря на все их усилия, тоже отказывался приходить в себя. Бандиты встревожились.

– К доктору надо, - сказал Каплан.

– Где ты найдешь докторов в два часа ночи?

– Скорую вызовем.

– Скорая наделает шуму.
– Толян призадумался.
– Знаешь, я тут видел больничку одну. Рядом, за городом. Серьезная такая. За стенами. Давай туда свезем.

– Да это ж психушка.

– А там что, не врачи лечат? А может, ему как раз и надо туда? Подгоняй машину, - распорядился Толик.

– На кой ее подгонять? За стоянку уплачено. Вон во дворе 'Пежо'. В него и погрузим.

– Дом обыскивать будем?

– Да разве сейчас найдешь? Зарыл где-нибудь,

гнида. Или в банке сложил. Вернемся утром, пошарим, если к тому времени не расколется сам. Грузи.

Ева на четвереньках выбежала из тамбура. Укрылась в саду за каким-то кустом. Она видела - косоглазый месяц обеспечивал кое-какую видимость - как выволокли меня, бесчувственного, из дому эти изверги, бросили на заднее сиденье 'Пежо'. О чем они при том рассуждали, разобрать было почти невозможно.

– ... добьем, если ничего не добьемся.

– А мотив?

– Ля-ля-фа.

Машина у них завелась без ключа и на удивление быстро.

Она совершенно забыла про пистолет, который торчал у нее за поясом. Да может и к лучшему. Я не был вполне уверен в том, что не дрогнет рука у этой девчонки, вздумай она его применить.

Что-то ткнулось Еве в колени. Ах, это ты, кошка. Жалко бросать тебя на съеденье этим зверям. Кошку она отправила ко вдове, сунув ее в какую-то щель.

Позже, проезжая по городу, Ева остановилась у телефона и набрала милицейский номер. Сообщила, что по такому-то адресу слышен был вопль. Надеюсь, отреагируют. Надеюсь, найдут садовников труп, с пеной у рта, с признаками мучительной кончины на свинцового цвета лице. Опознают его по часам, прежде чем патологоанатом энергично возьмется за дело и констатирует, от каких причин наш персонаж умер. Провозятся там менты до полудня. Выставят караул. Это хоть как-то спутает налетчикам планы. Заставит понервничать их.

Глава 14

Вот, значит, при каких обстоятельствах посетил я сей Скорбный Сад.

Налетчики в надежде осуществить свой жестокий замысел, и вместе с тем - месть, доставили меня сюда, да и сами - недреманным оком, дежурным ужасом, замешкавшимся ночным кошмаром - остались, питаясь за наш счет и на наш же счет веселясь. Хотя и предлагал им мэр Павел Иванович поселиться в лучшей гостинице, из городского бюджета оплачивая люкс, они предпочли обосноваться у нас - в качестве попечителей.

Неспроста, разумеется, расстарался мэр. Склонял их, я думаю, продолжить мной начатое, то есть финансировать его административно-политическую деятельность, и опять же - за мой счет, как только они из меня этот и другие счета вытрясут. И со своей стороны обещал предприятию сему содействовать. Лично встречался с главврачом, велев меня всячески пестовать и все меры принять к моему скорейшему выздоровлению.
– Но чтоб не упестовали до смерти. Да чтоб не умер от крайних мер. Да чтоб не повредился бесповоротно, биясь о твердые стены.
– После чего, вернувшись к разговору с налетчиками, затеял, верно, переговоры о слиянии криминала с властью. Налетчики к идее отнеслись с пониманием. Мэр в запале предложил, наверное, меня убрать. На что Каплан, взглянув на представительский 'ролекс', отвечал, видимо, так: 'У нас не радикальная организация. Мы все проблемы решаем мирным путем'.

Еще какая радикальная. Не верь ты ему, начальник. Просто захотел это приятное мероприятие выполнить сам. Но не раньше, чем вынут из меня деньги. И не прежде, чем приду в себя. Так что налетчики пока бездельничали, вынужденно соблюдая закон. Я же старался держаться от них подальше, хотя так и подмывало порой подойти, сбросить маску кретина с двумя пустыми дырами вместо глаз да посудачить об общих знакомых: как они там, что?

Но подозреваю, что Каплан, хмурясь, так отозвался б о той или иной судьбе: 'Замочил один мальчуган. Хлопнул хлопчик один. Один пострел пристрелил'. И прижав меня рукой и коленом к стене, вдавив меж ребер стальной ствол,

произнес бы нечто вроде следующего: 'У каждого, видишь ли, свой фатум. У одних их глупость. У других - совершенно иная страсть. Но если со страстями еще можно бороться и укрощать, то глупость - как бы фраеру не фартило на первых порах - рано или поздно выдаст его. Ну, скажи, зачем тебе эти истины о твоих покойных друзьях?'

Нет, такие истины мне ни к чему. Меньше скорби. И умереть от его руки мне совершенно не улыбалось. Пырнул один паренек, скажет. Поэтому всякие проблески любопытства я укрощал.

Первое время - как только обнаружил себя на территории психбольницы - мысль о побеге терзала меня. Подвалы памяти вновь полны. До отказа набиты прошлым. Но подходящих способов бегства - кроме как: динамит, вертолет - я из этих подвалов не выудил.

Не надо выглядеть не тем, что вы есть. В своем истинном качестве вы достигнете большего. Актерских уроков мне преподать было некому. Я искусство перевоплощения осваивал на ходу. Что оставалось мне, как не выглядеть, как не казаться? Влачить клиническую жизнь в старом качестве.

Главврач нашего учреждения, подчиняясь натиску попечителей, проявлял ко мне повышенное внимание. То есть осматривал ежедневно, тогда как прочих препоручил коллегам.

– Слышь, лепила, ты нам этого мостырщика к четвергу образумь, - наезжали налетчики.

– Ты уж постарайся, Дементьев, чтоб наш небанальный больной был здоров к ноябрю, - давил мэр.

В ноябре, напомню, должны были состояться выборы, после которых он мог моих денег уже и не увидать.

Главврач, чувствуя ко мне симпатию, поспешностью пренебрег. Со мной был неизменно любезен и даже неоднократно пытался шутить. Наверное, мои пожертвования на наши с ним отношения повлияли. Распорядился же он ими с толком. Укрепил новыми решетками фасад здания и начал укреплять тыл. Но осуществление дальнейших его пенитенциарных планов пришлось отложить. Деньги, пожертвованные мной, кончились.

Вначале налетчики жили в соседнем нумере, доставали водку, девиц. Часто заходили ко мне, задавали вопросы, остававшиеся безответными.
– Так он нам ничего не выболтает, - говорил ТТ, - надо его взболтнуть.
– И, тряся за отвороты пижамы, взбалтывал.

Я тоже всячески портил им жизнь, бил каблуком в стену, едва они засыпали, а утром хорошо исполненный вопль будил их аккуратно в 6:30.
– Напоминает роман Достоевского 'Идиот', - с тоской отзывался Каплан, самый главный и самый нервный из них. Я же, выпустив на волю вопль, шел завтракать. А когда небуйный Жевакин, бывший матрос, встретил его по моему наущению в коридоре и погнался за ним с намерением оскорбить, он уговорил своих более агрессивных приятелей переселиться на белую половину, Директорию, как предпочитали называть правое крыло врачи. Там и обосновались они окончательно - в лагере лекарей, как только свободили для них кабинет.

Мое внутреннее состояние, как я уже упоминал, казалось мне вначале ужасным. Словно внезапным несчастным случаем выбило из колеи, в которую уже никогда не вернуться. Но это по сравнению с раем, который я потерял. А сравнительно с предшествующим раю прошлым дело обстояло значительно лучше. Как если бы, вынув душу, почистили клетку, прежде чем ее на место вернуть.

Предстояло, однако, систематизировать все нажитое, разобраться со временем, легшим внахлест. Случалось ведь и так в последние месяцы, что в один и тот же временной промежуток я двумя жизнями жил. Внутреннее расследование показало, что этих жизней, этих состояний, было во мне несколько. Вот они.
– Мое прошлое до катастрофы, то есть до встречи с Евой, с которой, собственно, весь развал начался. Мое убывающее Я - рядом с Евой. Мое возрастающее Я - в ней. Мое полное, но недолгое существование в ее обличье. Мое безмятежное райское существование, об утрате которого наипаче скорблю. И, наконец, нынешнее мое Я, являющееся суммой всех перечисленных, которые (возвращаясь к началу абзаца) предстояло систематизировать, уложить в моей памяти так, чтоб можно было с этим и дальше жить.