Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Нас он уверял, что голову ему свихнули врачи, укрощая в Кащенко. А до Кащенко у него лишь легкие помехи были, ветерок, зефир, воздушная струя, исходящая из левого уха, но не доставлявшая особенного беспокойства. Он обратился к психиатрам, хотя и отговаривали родные. Врачи, не успев сговориться, диагностировали разное. Один обнаружил в его голове воздушные пазухи, сообщавшиеся между собой, и при незначительном перегреве, благодаря разности температур, вызывающие циркуляцию воздуха в голове, наводившую на мысль о зефирах. Этот диагност и терапевт с помощью несложного вакуумного приспособления откачивал из нее лишнее. Другой,
У бедняги еще теплилась надежда, что его вылечат чем-нибудь, ведь медицина в наше время творит чудеса, хотя и не с нами. Но даже и не излеченный, отдавшись на воспитание, он чувствовал себя здесь счастливым, лишенный забот и всяческих мелочных расчетов, с какими неизбежно столкнулся б на воле. К тому же, утверждал он, безголовым никогда не овладеет безумие.
С головой он обращался зачастую небрежно. Бывало, бросал ее, где попало, или в рассеянности присаживался на нее. А то и терял. И тогда можно было наблюдать его беспомощное без головы тело, бредущее наугад, разговаривающее само с собой или с воображаемым собеседником, но соблюдающее ритм ходьбы и последовательность чередования левой и правой ног.
– Вон еще один микрокосм, островок сознания, - метнул свой блестящий взгляд мой Маргулис на Никанора.
– Дурак душераздирающий. Представьте себе будущее человечества, маркиз, взявшего эту обезьяну за образец. Экие мы атлеты: руки, как грабли, ноги, как коленчатые валы. А ведь к тому движемся. Мысль нынче не в моде. Вырождаемся в гамадрилов и горилл.
Дворник действительно отличался внушительным телосложением. И хотя был неладно скроен, но крепко сшит, и по всем видимым признакам происходил из мотыгинских, отличавшихся тяжелой поступью и хваткостью рук. Он одним глотком мог выпить бутылку водки, не говоря о кипятке и прочих кислотах, благодаря чему был ежедневно пьян. Но и такие бывают полезны, говорил Маргулис, пока выносят за нами дерьмо.
Никанор запрокинув голову, раскрутив бутылку, как раз в это время что-то в себя вливал. Содержимое входило в его глотку винтом.
– Он мне на центральную нервную систему действует, - сказал Безголовый, наблюдая пустую бутылку, отброшенную к его ногам. Из горлышка еще валил дым. Никанор с презрением взглянул в нашу сторону.
– Вот такие мерзавцы, - сказал Маргулис, - из клиники казарму сделали: так, видите ли, удобнее их нетрудолюбивым мозгам. Но заметьте, маркиз, чем строже режим, тем острее осиновый кол, который раздвинет ему ребра. И да здравствует революция!
– Сексуальная, - тихо подхватил Безголовый.
– Пора встряхнуть, растормошить этих моллюсков, всколыхнуть поверхность стоячих вод. Вот Никанор - сколько лет уже здесь пребывает с твердым убеждением, что все вокруг дураки.
– Маргулис так яростно рванул грабли, что выломал им зуб.
– Этаким людям трудно менять свои убеждения, и более всего потому, что свое постоянство во мнении они
– И ведь не докажешь ему, что дурак, - сказал Безголовый.
– Раз дурака не удается убедить, остается...
– Убить, - догадался Безголовый. И полуприсел в ужасе от своей догадки.
– Пора этот инвентарь списывать, - небрежно подтвердил Маргулис.
– Распоясался совсем. Кричит, когда хочет. А чего кричит?
– Хочет, вот и кричит.
– Дурная привычка, - сказал Безголовый.
– Помноженная на привычную дурь, - дополнил Маргулис.
– Недоработали над ним, не доделали.
– Не хотел бы я быть недоделанным, - сказал Безголовый.
– Ну что, Невтоны?
Заболтавшись, мы не заметили, как Никанор приблизился к нам и вынул из кармана кулак.
– Вот, гляди, сколько у меня пальцев?
– обратился он к Безголовому.
– Пять, - уверенно ответил тот.
– Пять, - презрительно повторил Никанор.
– Пять... Ты гляди, сколь растопырено?
– Три, - пошевелив губами, сказал Безголовый.
– Вот! Я вам три раза повторил, чтобы повдоль гребли. А вы, черти чумазые? Поперек?
В небе истаивала стая перелетных птиц. Облака, готовые к отлету, собирались под самым куполом. Летальный исход лета грустью отзывался в груди. Глупый молодой воробей, еще ничего не знавший про кошек, прыгал по земле сырой.
– Человек постольку несовершенен, поскольку несовершенен этот мир, - сказал Никанор как бы в ответ на наши мненья о нем.
– И тем более несовершенен, чем в более несовершенном обществе он живет.
Мы не стали с ним спорить, а, торопясь и более не разговаривая, чтобы к обеду успеть, стали грести повдоль.
Столовая представляла собой просторное простецкое помещение с панелями в человеческий рост, выкрашенными темно-зеленой краской. Слева от входа было небольшое окошечко с надписью 'Пища', из которого вынимали еду, на одной из стен над головами обедающих висел плакат: 'Айнмаль ин ди вохе - фиш!'. Столики были старые, но еще устойчивые, стулья же были настолько расшатаны, что пациенты нередко падали с них, опрокидывая на себя раскаленный борщ или ломая кость. Травмы бывали настолько серьезными, что пострадавших нередко списывали в нежильцы.
Обедали в четыре смены согласно группам питания, на которые был разбит коллектив. Группа А считалась наиболее питательной и обедала первой, но на этот раз обед оказался скудным даже для А, чего, кажется, никто, кроме меня, не заметил. Хотя и вылизали тарелки тщательнее, чем обычно. Только один небольшого роста больной, извините: пациент обратил на это внимание.
– Что-то нынче баранины нет, - произнес он, выковыривая изо рта застрявшую меж зубов капусту.
– Хотя с другой стороны и барана бывает жаль. Как представлю себя в его шкуре.
– С вашим даром эмпатии, Жевакин, надо ветеринаром или вегетарианцем быть, - сказал Маргулис.
– Хотя капуста, с другой стороны, - съехидничал он, - как представишь себя в ее одежках...
Эмпатия! Сам сказал! Я решил, что настало время разобраться, наконец, с этим термином, имевшим для меня, как я полагал, большое значение. Тем более, что это слово, доставшееся мне от садовника, мой бывший строптивый раб, возможно, от Маргулиса и почерпнул, когда они проходили вокабулы на букву Э.