Приключения в приличном обществе

Грим

Свое знакомство садовником я решил до времени скрыть, а пока - конкретизировать слово. Раз уж оно произнесено, раз уж сегодня эти семь букв выстроились именно в такой последовательности. Уж больно необычно оно звучит даже в устах сумасшедшего.

– Что вы подразумеваете под этим словом?
– осторожно спросил я.
– Эмпатия, - тут же уточнил я в опасении, как бы он не вернулся к баранам.

– Да-да, - спохватился Маргулис.
– Я должен был догадаться, маркиз, что людям вашего века, начинающим материалистам, этот современный термин еще не был знаком. Вас устроит, если я определю

его как сочувствие?

– А что, можно еще как-то иначе его определить?

– Видите ли, определять одни слова посредством других занятие скучное и неблагодарное. А зачастую за это морду бьют. И всегда, как бы ни толковал, остается горький осадок недопонимания. Недоговоренности, так сказать. Людям вообще чрезвычайно трудно понять друг друга, - продолжал он, теребя себя за оставшееся ухо.
– Каждый, исходя только из своего собственного опыта, а другого нам не дано, определяет слово немного иначе. Быть может, ваши усилия, сознательно или нет, направленные на то, чтобы максимально близко приблизиться к пониманию вашего ближнего и будут эмпатией. Во всяком случае, я бы и такого толкования не исключал.

– Так, а еще?
– спросил я, решив выудить из него максимальное количество определений. И поскольку он задумался, морща лоб и теребя себя за ухо:

– Симпатия?
– подсказал я.

– Пожалуй, - согласился он, не меняя сосредоточенного выражения лица.

– Телепатия?

– А вот с этим я бы поспорил. Телепатия - слишком уж узкий термин и лежит в слишком уж другой плоскости. Что касается гомеопатии, психопатии и прочих слов, производных, как я полагаю, от той же греческой основы, то лучше о них расскажут врачи, эти мерзкие существа в грязных халатах и отец наш небесный Дементьев, воспитатель и педагог...

– Все же насчет симпатии, - поспешил я вернуть разговор в прежнее русло, по опыту зная, как трудно бывает Маргулиса от этой врачебной темы отвлечь.

– Да, симпатия, - подхватил он. Мы, покинув столовую, бесцельно брели коридором.
– Женщины, безусловно, симпатичнее мужчин и предпочтительней в сексуальном плане. Хотя бывают и другие мнения. Но если не брать эти мнения в расчет, а также мнения тех, чей сексуальный опыт замыкается исключительно на себе...

– То женщины, безусловно, симпатичней, - перебил его я, догадавшись, что он пересел на другого конька.
– Со мной, знаете ли, любопытный случай произошел, - попытался поведать ему я свое необычное приключение, но он, словно предчувствуя, о чем пойдет речь, поспешил в свою очередь сменить тему.

– В этой палате у нас палачи лежат, - сказал он, когда мы проходили мимо железных дверей, кроме двух висячих замков подпертых снаружи шваброй.
– Палата усиленного режима. Гитлер есть. А здесь содержатся исключительно короли.

Палата с королями тоже была заперта, однако имела решетчатое окошечко и табличку над ним: Кинг Третий, Кинг Пятый, Кинг Кримсон и Стивен Кинг. Я заглянул в окно. Королей было действительно четверо. Одинаково плешивые и бородатые, различались они разве что мастью.

– А здесь у нас пораженные идеей фикс.

Дверь была открыта, а палата была пуста. Пораженные разбрелись, очевидно, по другим помещениям.

Он провел меня

мимо келий, в которых проживали различные знаменитости.

– Набор у нас здесь довольно стандартный: Наполеон, Витте, Победоносцев. Сорос есть. Вас только и не хватало. Но я предчувствовал вас, маркиз, и, как Менделеев в своей таблице, оставил для вас в уме клеточку. Теперь вы благополучно заняли ее собой. Конечно же, не Лакост, но жить можно.

Наполеон был невысокого роста, с брюшком, с пушком на брюшке, с трясущейся ляжкой, и выглядел так, как его описал Толстой, а не так, как если бы он сам описался.

Маргулис показал мне комнату отдыха, комнату смеха.

– А это красная комната, здесь мы закипаем яростью. Есть еще красный уголок, не путайте. Там мы дискутируем с докторами. Ходят слухи, что где-то черная комната есть, но я им не верю. Враки. Надо вам непременно на Кузьму взглянуть, - сказал он чуть позже, и провел меня в самый дальний конец первого этажа, где в нумерах различной вместимости - от одиночных до двенадцатиместных палат, проживало человек до шестидесяти: парочка параличных, коматозные пациенты, алиментарные, температурящие, селениты, свалившиеся неудачно с луны, а так же склонные к побегу пациенты со множественными переломами различных костей и прочий негожий люд.

– Мы называем их всяк по-всякому, - объяснил Маргулис, - попрыгунчики, комики, неподвижные. В общем: нежильцы. Здесь Кирилла хозяйничает, - сказал он, брезгливо заглядывая в дверь подсобки, где вперемежку были свалены судна, судки, тазы, ведра, огнетушители и прочий больничный инвентарь, а за столом сидел, очевидно, Кирилла, и тупо задумавшись, что-то писал в тетрадь. Вернее сказать: сидела, писала, поскольку Кирилла оказалась женщиной лет сорока, необычайно любезной, широкой в кости, с добрым мужеподобным лицом.

– Санитарное антисостояние, однако, не в лучшем виде, - строго заметил Маргулис и ткнул пальцем в табличку на белой двери, где крупными буквами было заявлено, что ответственной за чистоту и сохранность инвентаря является З.З. Кириллова, санитар первой статьи.

– Что ж делать, соколики, - выводя длинную букву Щ и морщась при этом, сказала женщина, - коли я тут одна, и их - эвона! Среди них и блюющие есть.

Однако, несмотря на враждебное замечание Маргулиса, нашей экскурсии она не препятствовала, только ласково предуведомила, что нежилец из третьего нумера утресь капризничал, казал язык, и в наказание за это, принявши укол, спит теперь вниз лицом. По пути в третий нумер мы заглянули в одну из палат, но в ней было настолько жарко от температурящих тел, что мы тут же вышли.

Двери нумеров ввиду неопасного состояния содержавшихся не запирались. Я ожидал увидеть стены в разводах, серые от пыли и паутины потолки, грязный налет на оконных стеклах, но третья палата была любовно ухожена, сияла чистотой, всюду, где только возможно, стояли цветы. Человек на кровати действительно лежал вниз лицом, накрытый до середины спины чистеньким одеялом.

– За Кузьмой тут особый уход, - пояснил Маргулис.
– Единственный среди нас общепризнанный гений.

– В чем же проявляется его гениальность?
– полюбопытствовал я, хотя сказ об этом Кузьме уже слышал.