Прикосновение к человеку
Шрифт:
Хорошо в молодости шагать пешком по городу из края в край, радуясь своим силам, своей причастности к жизни, ко всему, что происходит вокруг: спешат люди, смеются девушки, позванивают трамваи, волнующе зацветают сады. И небо, небо, небо! Ни один день не проходит бесследно, с утра — радость, к вечеру — чувство душевной полноты. Все говорит. Много говорило мне и это новое знакомство с Артемом, но не все было мне здесь понятно. Я удивлялся и тихо спрашивал:
— Неужели же тебе все равно — успех или провал? Удивляюсь я, как это ты, такой человек, и вдруг все оставил, занялся книжками?
— А какой такой человек? —
— Боец революции. И сейчас кажется, что тебе нужно ходить не с портфелем, а с парабеллумом на бедре.
Артем отвечал:
— Конечно же не все равно. Горько. Не все равна как раз потому, что еще много надо учиться… Всем нам еще учиться и учиться. «Такой человек, беспокойный, боец революции, и с такой усидчивостью взялся за перо, за литературу — странно». Нет, друг, тут удивляться нечему. Как это тебе объяснить? — Артем приумолк, потом продолжал: — Поражать из маузера гораздо проще, чем убивать словом. Даже не так. Пуля убивает врага, а перо, слово — это привлекает друга! Вот почему я хочу быть писателем…
Мы проходили мимо большого серого дома, в котором помещался рабфак. Навстречу нам из дверей здания валила в вечерней темноте звонкая толпа.
— Ух ты, — ухнул Артем. — Сколько еще дела! В действительности по стране еще даже не май, а только едва апрель. И есть еще сторонки и не одна, где только еще ручейки побежали… Но как это хорошо! Какая весна!.. А у тебя разве не дрогнет сердце, когда ты увидишь крестьянского парня, а то мастерового с книгой под мышкой?
Не скрою, Артем угадал. Это чувство мне было знакомо. В сущности, ведь то же самое творилось сейчас в нашем недавнем и очень важном знакомстве.
Говорить больше не хотелось. Артем бормотал про себя:
И лето такое короткое, Как теплая майская ночь.У ТРЕХ КОЛОДЦЕВ
В годы моего детства среди мальчиков почитались не только стрелки, рыболовы и чемпионы французской борьбы — мои сверстники собирали гербарий и коллекционировали бабочек. Вот почему на даче у Куяльницкого лимана, под Жаваховой горой, в моем углу рядом с самодельным карабином поразительной правдоподобности стояли и совсем настоящие сачки для ловли бабочек. И трудно сказать, что было сильнее — порывы воинственной отваги или добрые чары миролюбия.
Не одна рама, сокровищница сказочной красоты, была уже заполнена лучшими образцами бабочек — всецветный и гармонический, яркий и мягкий калейдоскоп. Суставчатое, хрупкое строение тельца, похожего то на узкую серьгу, то на бусинки, нанизанные на нитку, пыльно-бархатистые крылышки! — ныне забыты чувства охотников на бабочек. Мне же памятен этот робкий, осторожный восторг перед невиданными узорами, нежное восхищение грациозной добычей… О, я понимал толк в этом деле!
Но так и не удалось мне в те времена изловить редкостный вид бабочки — «осенний лотос». Эта диковина, эта прелесть иногда появлялась в наших местах. Ранней осенью, случалось, ее приносило — то ли на шаландах рыбаков, то ли в цыганских кибитках — из знойной Румынии, с дунайских плавней. Она любит сырые, но жаркие места. Я слышал рассказы о ней, видел ее изображение в дорогих великолепных альбомах. Часами блуждая среди трав
Вот почему навеки запомнились мне эти степные лиманные места, солоноватость и пряность их запахов, птицы и насекомые, посвисты и шорохи ощущение мира, блаженной осенней теплыни, незамысловатого, богом данного счастья.
Все это помнилось мне и тогда, в сентябре 1941 года.
Командный пункт батальона находился в ямке, прикрытой кустом. Здесь я вспомнил прошлое, здесь мы разговорились с приехавшим в батальон командиром полка.
Сентябрь шел к концу. Второй месяц полк Осипова удерживал важные позиции на краю правого фланга обороны за Жаваховой горой, на перешейке между лиманом и морем, и в осажденном городе уже были хорошо известны первый полк морской пехоты и его командир, полковник Осипов.
Утром, вставая ото сна, люди прежде всего спрашивали у соседей, что нового случилось за ночь; в полдень становилось известно все, что утром произошло на позициях.
На улицах трамваи задерживались перед артиллерией, с громом проходящей по гладкой мостовой, стайки пешеходов накапливались на панели перед отрядами морской пехоты, только что высадившимися в порту. У прилавков булочных шумели женщины с корзинками и хлебными талонами в руках. С окраинных огородов и баштанов свозились на рынок помидоры, баклажаны, арбузы. Большефонтанские рыбаки выкладывали на не-просыхающие рундуки Привоза свежий улов.
Из низинных районов города, где рыли артезианские колодцы, тяжело тащились старухи и дети с ведрами воды — кто в руках, кто на самодельных коромыслах. Источники питьевой воды на Днестре были у противника. А лето стояло жаркое. Дым и пыль заносили город и окраины.
Я прибыл в Одессу вместе с пополнением морской пехоты и с моряками же добрался до полка Осипова, к Трем колодцам.
В ямке, где мы притаились, слегка привстань — и увидишь по одну сторону низкий туманно-синий горизонт моря с низкими силуэтами боевых кораблей, вышедших на артиллерийскую позицию, по другую — безлюдный простор степи, уже принимающей окраску осени.
Острое, томительное чувство испытывал я, обозревая однообразную желтизну кукурузных посадок. Кое-где возвышалась темная купа дерева. И так далеко-далеко по всей степи, колеблемой волнами нагретого за день воздуха.
Эта знакомая мирная теплынь, кажется, больше всего и взволновала меня. Шелестел куст. Иногда что-то жужжало.
Осторожно раздвинув ветки, я рассматривал в бинокль развалины какого-то кирпичного строения вблизи железнодорожной насыпи. Там в полутора-двух километрах был противник. Кое-где глаз усматривал печальные приметы фронта: мертвое тело румынского солдата, примявшее собой кукурузные стебли, полуобглоданный труп лошади, гребенку окопа — иногда с рожками стереотрубы.
Бои на этом участке становились ожесточенней день ото дня.
— Вот, смотрите, только осторожненько, — говорил полковник, отведя ветви куста. — Видите колодцы?
Да, в узкой балочке-ложбинке, открытой в нашу сторону и невидимой со стороны противника, я увидел три колодца. И я узнал их. Три мирных, обыкновенных колодца, кругло сложенные из потемневшего от времени пористого известняка, с нехитрыми приспособлениями для запуска ведра, с деревянными желобами-корытами для скотины. На Украине это называется криницей.