Прикосновение к человеку
Шрифт:
И Багрицкий рассказал мне происшествие на полянке.
К банному шуму, плеску и говору прибавился новый голос.
Молодой парень со шрамами и рубцами на бедре искал для себя свободный таз.
Вот он увидел, что какой-то другой парень моется в трех тазах сразу — один таз под рукой, два в ногах.
Этот гражданин ни за что не хотел отдать одну из своих посудин.
— Я, — кричал он среди банного стука, — для того и хожу в
— Так как же так? — возразил другой. — Я тоже пришел сюда мыться, а не смотреть, как вы кипятите свои мозоли.
— Не нравится — не смотрите.
— Я и не буду смотреть. Возьму свою миску — да и все.
— А ты попробуй взять. Как бы не так!
Ввязался банщик.
— Граждане, — увещевал он, — поделитесь. С тазами у нас действительно промышленность не поспевает.
Но вот свободный тазик все же нашелся.
Парень с рубцами на бедре, который был как будто помоложе, взбивая мыльную пену, сел на лавку против того, который мылся в трех тазах сразу, не сводил с него глаз. Тот все бубнил.
— Таких, как вы, — бубнил он, — мы хорошо знаем. Встречали. Еще встречать будем, — повысил он голос, — учить будем…
Он намекал на рубцы, отчетливо выступившие, побледневшие на бедре молодого парня, разгоряченного мылом и кипятком.
От возбуждения оба они ерзали на мокрых плитах лавок, но, странное дело, парень, услыхав колкость, не только пуще не рассердился, но вдруг замолк. Прищурившись, он лишь смотрел на обидчика долгим взглядом с огоньком. Потом стал усиленно мылить бедро и живот.
Однако, когда его обидчик пошел одеваться, парень с рубцами заволновался и стал поторапливаться. Опрокинул на себя ушат воды и зашагал в предбанник.
В предбаннике он увидел обидчика недалеко от своего места. Гражданин уже обсох и теперь обувался, натягивая длинные сапоги. Молодое розовое тело еще не остыло после бани, а человек уже становился не похожим на того, каким он был недавно. Отдуваясь, он натягивал сапоги, а рядом на кожаном диване была аккуратно разложена гимнастерка с погонами лейтенанта.
Услышав шаги молодого парня, лейтенант покосился в сторону соседа, — тот был в явном замешательстве. Он даже сделал вид, будто вышел сюда, в предбанник, совсем не для того, чтобы одеваться, и, порывшись в своих вещах, улизнул обратно в мыльню. «Ну, и хорошо сделал, — подумал я. — Полез бы на лейтенанта, что ли?» Когда он вернулся, лейтенант успел одеться и уйти.
Благоразумно оглядевшись, начал одеваться этот. И он тоже вынул из своего шкафчика сапоги, гимнастерку, фуражку с красной звездой.
И этот тоже одевался неторопливо, но споро: точным, сильным движением надел сапоги, натянул через голову гимнастерку, ловко, по-красноармейски подпоясался и, приглаживая влажные
Мы вышли одновременно, а в коридоре и он и я заглянули в парикмахерскую.
В парикмахерской, дожидаясь своей очереди, сидел знакомый лейтенант. С первого взгляда он узнал человека, с которым поссорился из-за тазика, и тут же все понял. Лицо его залилось краской.
Красноармеец не мог здесь повторить того, что проделал он в предбаннике: орден давал ему право бриться вне очереди, и к тому же подоспела очередь лейтенанта.
Парикмахер ждал, стоя у кресла.
Тогда, привставши и обращаясь к красноармейцу:
— Прошу вас, — сказал лейтенант. — Да, конечно, я прошу вас. — И в его голосе можно было услышать приказ, смущение и досаду.
Сам слегка смутившись, но с веселой и довольной улыбкой, красноармеец сказал:
— Пожалуйста, брейтесь, товарищ лейтенант, я дожидаюсь своего мастера, — хотя в этой банной парикмахерской был только один парикмахер.
Они опять начали препираться, два молодых человека, лейтенант и герой-красноармеец, и на этот раз их препирательство шло весело.
Все же в конце концов сел лейтенант.
У сына жила его мать-старуха.
Из своего угла она время от времени говорила бранные слова, а иногда кидалась тарелками.
Не простая была старуха, а тронутая.
Соберет объедки и показывает соседям:
— Смотрите, чем кормят меня мои дети.
А это было даже забавно: за восемьдесят лет, а вернется с гуляния — жалуется, что к ней приставал мужчина. И опять говорит соседке, блистая глазами:
— И знаешь, дочка, я боялась его, а не могла выругать и прогнать.
Старуха думала о самой себе, что в делах нравственности она не очень тверда.
За морем у этой старухи жил ее второй и когда-то любимый сын, старуха не теряла надежды повидать его перед смертью.
Старуха не только бранилась и кидала тарелки, но иногда вспоминала те сказки, что слышала в детстве, и рассказывала их детям квартиры.
Так шли годы, изменялись государства, кипела, волновалась жизнь Заграничный сын старухи тоже женился и прислал карточку своей молодой жены.
Старухе не понравилась и эта невестка. Стала чаще кидать тарелки.
Не сразу удалось младшему сыну выхлопотать и устроить приезд своей матери, но устроил. Прислал на дорогу денег.
Нужно было оставлять свой угол и ехать.
Ехать к сыну, в ту, другую страну, можно было только морем или лететь по воздуху.
— Ну что же, — решила старуха. — Другие летают.