Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина
Шрифт:
Выполнять царский указ доверили Успенскому, и он со своим помощником помчался в Иркутск. В бешеной скачке, загоняя казенных лошадей, они провели в дороге целый месяц. Не стали они отдыхать и в родном городе. Прибыв туда, они взяли с собой полицмейстера, капитана жандармской команды и пятерых жандармов и отправились в Урик.
На место экспедиция прибыла глубокой ночью. Это было наиболее удобное время. Узнав, где находится дом Лунина, жандармы окружили его и постучали в ворота. Но хозяин, отдыхавший после изнурительной охоты на медведя, ничего не слышал. Тогда лихие воины перелезли через забор и ворвались в комнаты. По стенам кабинета Лунина висело его охотничье оружие. Увидев это, Успенский
– Да-да, правильно. Ружье – вещь страшная, ведь эти господа привыкли к палкам.
– Мы приехали арестовать вас, – перебил Успенский после того, как его приказание было выполнено.
– Извините, господа, я так устал на охоте, что совершенно не могу двигаться, – ответил Лунин. – Дайте мне выспаться, а там ведите, куда хотите.
Не вступая в спор, Успенский начал опись имущества. Занятие это оказалось неожиданно долгим, а чиновнику некогда было засиживаться в Урике: он хотел еще провести обыски на квартирах других подозреваемых, поэтому он закрыл окна, запер двери, опечатал дом, а самого декабриста и его бумаги приказал везти в Иркутск.
Когда Михаил Сергеевич садился в телегу, во дворе уже стояли местные жители. Среди них был и С. Волконский. Все прощались с Луниным, некоторые даже плакали, а один мужик крикнул ему вслед:
– Да помилует тебя господь, Михаил Сергеевич. Бог даст, вернешься! Мы будем оберегать твой дом и молиться за тебя!
На следующий день об аресте Лунина узнали и другие декабристы. Им удалось уговорить жандармского офицера, сопровождавшего Лунина, остановить лошадей в лесу, недалеко от Иркутска. Лунин был глубоко тронут, когда увидел там своих товарищей. Они успели собрать ему деньги и М. Волконская зашила их в шубу. Недолго продолжалось прощание. Друзья обнялись и простились на вечную разлуку.
Между тем Успенский развил в Иркутске бурную деятельность. Он произвел обыски в домах нескольких чиновников и декабристов, отпущенных на поселение, но ничего, кроме убогой обстановки, обнаружить не смог. Поначалу это обескуражило добровольного следователя, но поостыв, он понял, что если бы даже существовал какой-нибудь заговор, то раскрыть его помешал бы сам Руперт. Ведь это подорвало бы веру царя в генерал-губернатора Восточной Сибири. И Успенский составил подробную записку по делу Лунина, в которой он шаг за шагом подробно излагал весь ход расследования.
Записка попала к Николаю I и “его величество изволил её читать”. Этого уже было достаточно, чтобы исхлопотать верному слуге престола какой-нибудь орденок (8), а Лунина вновь упрятать в тюрьму.
Требовалось лишь создать иллюзию справедливости и декабристу уже в острог послали несколько вопросов. Лунин отвечал на них с презрительной насмешкой.
Он, например, утверждал, что писал статью не по своей воле, а по просьбе коменданта Петровской тюрьмы, генерала Лепарского, который “желая иметь подробные сведения о Тайном Обществе, обратился к нему, как к одному из учредителей”. При этом он “не нуждался ни в чьей помощи для составления статьи о предмете, который, к несчастью, ему слишком хорошо знаком”. Никто из его друзей “Взгляд…” не читал, только декабрист Иванов попросил это произведение, но и то лишь потому, что оно было написано по-французски, а Иванов, находясь на поселении и не зная, чем заняться, начал изучать французский язык.
Михаил Сергеевич очень хорошо знал, что проверить его слова, а тем более привлечь к ответу любопытствующего генерала или страдающего от безделья каторжника, было нельзя: оба они уже отвечали за свои грехи перед Всевышним.
XIII
Лунина продержали несколько дней в Нерчинске, а затем повезли дальше, в Акатуй. Это была самая страшная тюрьма. Николай I хотел упрятать туда всех декабристов и лишь общественное мнение заставило его изменить первоначальные планы. Родственники заключенных считали, что в окрестностях Акатуя гибнет все живое и ссылка туда равносильна смертной казни с очень небольшой отсрочкой.
Уже само здание тюрьмы не предвещало ничего хорошего.
– Архитектор Акатуевского замка без сомнения унаследовал воображение Данта, – писал Лунин, – мои предыдущие тюрьмы были будуарами по сравнению с тем казематом, который я теперь занимаю. Меня стерегут, не спуская глаз. Непонятно было лишь, от чего стерегли Михаила Сергеевича: от побега или от соузников.
Вместе с ним томились “полсотни душегубов, убийц, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков”. Условия, в которых они содержались, вполне подошли бы для преисподней: в баню их водили только раз в год, белье не меняли вовсе, а чай с сахаром давали лишь по большим праздникам. Единственное развлечение заключенных состояло в том, что они ходили в тюремный двор смотреть, как наказывают кнутом их товарищей. Некоторые арестанты пытались было протестовать, но начальник тюрьмы Григорьев быстро успокоил недовольных, приковав их цепью к стене. Он и с Луниным поступил бы так же, если бы не опасался его родственников. Слишком уж говорливым оказался этот странный каторжанин. Но самое удивительное было то, что просил он всегда за других.
Совместные страдания сблизили Михаила Сергеевича с товарищами по несчастью, а лучше узнав их, он увидел положительные черты даже в этих изгоях.
– Мы великолепно сошлись, – очень скоро сообщал он Волконской, – эти добрые люди полюбили меня. Я являюсь хранителем их маленьких сокровищ, приобретенных бог знает как, и поверенным их маленьких тайн.
Лунин всячески пытался облегчить жизнь “этих добрых людей”. Он просил Волконских прислать лекарства от лихорадки, простуды и “от ран, причиняемых кнутом и шпицрутенами”.
Собственное будущее Михаила Сергеевича не волновало и хотя тюремное начальство не говорило с ним об этом, по косвенным признакам он догадался, что “предназначен к медленной смерти в тюрьме, вместо моментальной на эшафоте”.
Его предположения подтвердил и чиновник Министерства юстиции Н. И. Пущин, приехавший в Акатуй для ревизии мест заключения. Лунин с интересом расспрашивал о столичных новостях и о своих друзьях по Обществу, а Николай Иванович подробно отвечал на все вопросы. В глубине души он сочувствовал декабристам: ведь его родной брат Иван Иванович Пущин был одним из деятельнейших участников восстания. В конце разговора Пущин спросил, чем он может облегчить участь ссыльного. Михаил Сергеевич ответил:
– Лучше позаботьтесь о тех, кто прикован к стене, их это только ожесточает, а не дает возможность нравственного улучшения, – а помолчав немного, добавил, – мне ничего не надо, ведь счастливым можно быть во всех жизненных положениях. В этом мире несчастны только дураки и глупцы.
Правда, вскоре в Акатуевской тюрьме оказались люди, которых нельзя было отнести ни к первым, ни ко вторым, хотя счастливыми их назвать не решился бы даже Лунин. Это были участники польского восстания. Они сражались за независимость своей Родины и отделение ее от России. Николай I утопил это восстание в крови, а большинство его участников отправил в тюрьмы. Однако свободолюбивые поляки организовали побег и добрались до Ангары, Лишь случайно они были настигнуты преследователями. Все они жестоко заплатили за стремление к свободе, а на долю их руководителя выпало самое чудовищное наказание: Петр Высоцкий получил 1000 ударов палками.