Принц Галлии
Шрифт:
Клавдий Иверо слушал Эрнана, низко склонив голову. Когда же он поднял ее, глаза его пылали яростным огнем, черты лица заострились, оно приобрело выражение непреклонной решимости. Эрнан опешил: где только девались усталость и опустошенность, которые так неприятно поразили его в самом начале их разговора. В немощном теле еще был жив здоровый дух!
— Господин де Шатофьер, — произнес граф. — С тех пор как умер мой сын, у меня пропало желание жить. Я очень гордился Рикардом, может быть, преувеличивал его достоинства — но он был моим единственным сыном. Теперь же единственное, что держит меня на этом свете, так это жажда мести. Прежде чем умереть, я хочу отомстить тем, кто погубил Рикарда. Раньше я ненавидел и тех, кто раскрыл этот заговор, хоть и не собирался мстить им, но теперь… Теперь,
— Да, — невозмутимо ответил Шатофьер. — Это был я.
— Благодарю вас, граф, — просто сказал Клавдий Иверо и сказал он это от всей души.
Эрнан вдруг почувствовал, как к его горлу подкатывается комок. Какая все-таки сложная, подумал он, какая скверная штука жизнь, в которой подчас возникают такие ситуации, когда убитый горем отец искренне благодарит человека, изобличившего его сына в преступлении…
Между тем граф, собравшись с мыслями, вновь заговорил:
— Итак, Фернандо де Уэльва. Принц Кастилии, наследник престола, преступник. На его совести смерть Рикарда. Он не только собирался убить моего сына, он хотел опозорить его, взвалить на него чужие грехи — а сам остался бы незапятнанным… Ему нет места на этом свете, он должен умереть! — Клавдий Иверо снова подался вперед и даже чуть привстал. Его горящий взгляд, казалось, буравил Эрнана насквозь. — Господин де Шатофьер, отдайте мне этого ублюдка! Если мне не суждено будет расквитаться с графом Бискайским, то я хоть отомщу другому негодяю. Ради всего святого, заклинаю вас — отдайте мне принца Фернандо! Я не могу допустить, чтобы он покинул эти стены живым. Это будет надругательством над памятью моего сына — пусть и не очень светлой, но все же… Граф, вы не можете, вы не должны отказать мне! Всю ответственность я беру на себя. В конце концов, вы в моем замке, воинов у меня гораздо больше, чем у вас, и если возникнет необходимость, я велю арестовать всех кастильских гвардейцев. Если вы сочтете нужным, я для вида арестую и вас с графом д’Альбре. Вам никто не станет вменять в вину, что вы по доброй воле уступили мне принца — ибо сила на моей стороне. В худшем случае, король Альфонсо обвинит вас в излишней доверчивости — в том, что вы положились на мое гостеприимство.
Эрнан покачал головой:
— В принятии столь радикальных мер нет необходимости, дон Клавдий. Кастильский король исполнен решимости казнить своего брата — но для этого нужно раздобыть неопровержимые доказательства его вины.
— Так ведь они есть. У княжны… то бишь у графини Бискайской.
— Увы, она знает слишком мало. Вот если бы… — тут Эрнан умолк, словно не решаясь закончить свою мысль.
— Ну!
— Другое дело, если Фернандо де Уэльва сам сознается в своих преступных замыслах. Если заставить его это сделать.
— И каким же образом?
Эрнан в деталях изложил свой план действий.
— Хорошо, — кивнул Клавдий Иверо, выслушав его. — Это меня вполне устраивает. Я сейчас же дам соответствующие распоряжения. Вот только… А если Фернандо ни в чем не признается?
— Тогда я скажу дону Альфонсо, что был вынужден уступить вам. Ведь сила действительно на вашей стороне. Надеюсь, что в таком случае вы подтвердите этот факт в письме к королю.
— Можете не сомневаться, граф. Я же с самого начала предлагал взять всю ответственность на себя… Ладно. Так или иначе, но преступник не избежит заслуженного наказания. И тогда останется лишь граф Бискайский… а также Маргарита, — неожиданно для Эрнана добавил Клавдий Иверо и глаза его вновь сверкнули. — Ведь на самом деле она погубила Рикарда… Но ее пусть покарает Господь.
После беседы с графом Иверо Эрнан возвратился в свои покои и сразу же вызвал к себе лейтенанта кастильских гвардейцев. Это был сорокапятилетний солдат с пышными, тронутыми сединой усами и суровым, непроницаемым лицом верного служаки, который пользовался безграничным доверием как Фернандо IV, так и Альфонсо XIII.
— Господин де Сальседо, — сказал ему Шатофьер. — Вы,
— Да, сударь. Ваш слуга еще вчера предъявил мне это распоряжение. Кроме того, я получил от его величества письмо, содержащее аналогичные указания.
— Это очень хорошо, что у вас нет никаких сомнений, поскольку следующее мое распоряжение может явиться для вас неожиданностью. Поэтому важно, чтобы вы полностью доверяли мне.
— Я целиком доверяю вам, сударь. В письме его величества было сказано, что вы наделены чрезвычайными полномочиями.
— Тем лучше. — Эрнан взял со стола свиток, скрепленный большой королевской печатью и передал его лейтенанту. — Вот, ознакомьтесь с указом короля.
Лейтенант развернул свиток и принялся читать. По мере того, как глаза его пробегали все новые и новые строки, челюсть его все больше отвисла; казалось, еще немного, и она грохнется наземь.
— Убедитесь, что подпись и печать подлинные, — спустя минуту добавил Шатофьер.
Спохватившись, лейтенант закрыл рот, громко лязгнув зубами, и поднял на Эрнана обалделый взгляд.
— Вне всякого сомнения, сударь, подпись и печать королевские. Весь текст указа его величество написал собственноручно.
— И вы готовы беспрекословно повиноваться мне во исполнение сего указа?
— Да, сударь, готов, — не колеблясь, ответил лейтенант. Лицо его опять стало спокойным и невозмутимым. Двадцать лет на службе у Фернандо IV приучили старого гвардейца философски относится к любым неожиданностям. Он привык слепо подчиняться королевской воле и не задавать лишних вопросов.
Глава LXIV
Елена Иверо
В то время, как Эрнан имел разговор с графом Иверо, у Гастона тоже была аудиенция — но куда более приятная.
Молоденькая горничная, некогда служившая у Изабеллы Арагонской, провела его в небольшую уютную комнату, обставленную под дамский будуар. Шепотом велев ему ждать здесь, она тотчас удалилась; ее осторожные шаги сопровождались лишь еле слышным шуршанием юбок.
«Конспираторша», — ухмыльнулся Гастон, вспоминая, как они украдкой пробирались темными переходами, и горничная то и дело вздрагивала и бледнела от страха, заслышав где-то вдали малейший шорох. Должно быть, это все из-за графини, решил он. Скорее всего, это она, а не граф, держит домашних в ежовых рукавицах и принуждает их носить траур.
Вскоре в комнату вошла княжна Елена. Она молча поцеловала Гастона в щеку, усадила его в кресло, а сама устроилась на низеньком диване напротив него. На ней было домашнее платье розового цвета, надетое поверх одной только ночной рубахи без каких-либо нижних юбок; оно плотно облегало ее гибкий стан, подчеркивая соблазнительные линии ее ладно скроенной фигуры. Будучи закоренелым циником, Гастон ни на мгновение не усомнился, что, надевая это платье, она рассчитывала на вполне определенный эффект.
— А мне раньше казалось, что ты не любишь яркие тона, — произнес он, первым нарушая затянувшееся молчание.
— А-а! — сказала Елена, взглянув на свое платье. — Это я в знак протеста, мне уже до смерти надоели траурные одежды. Так и хочется взвыть волком от всей этой тоски. Мне и без того горько: как подумаю, что Рикарда больше нет в живых, комок в горле застревает, а тут еще траур — черные одежды, мрачные лица, приглушенные голоса, скорбные взгляды… Жуть!.. По-моему, это кощунство — выставлять свое горе напоказ, но мою маму не переубедишь. Она как втемяшет себе что-то в голову, так будет стоять на своем до конца. Три месяца — и точка, ни днем меньше. Не понимаю, с чего мама взяла, что траур надлежит носить ровно три месяца? И все же она молодчина. Видел, как держится!.. А вот папа здорово сдал. Рикард был его любимцем, и после того, как он умер, отца будто подменили. Бедный папа… — Елена вздохнула. — Потому, собственно, я избегаю открытой конфронтации с мамой и ношу этот проклятый траур. Хотя, не в обиду ей будет сказано, я уже давно заметила одну любопытную деталь: самые горькие слезы по покойнику проливают именно те, кто при жизни его не больно жаловал. Вот, к примеру, Маргарита. Да и мама была хороша… Впрочем, ладно. Снова я некстати распустила свой язык. Ты не находишь меня ужасной болтуньей?