Принц и танцовщица
Шрифт:
Эти страшные пожелания подвергали в тупик даже Мекси, редко чему удивлявшегося и никогда никого не жалевшего. И даже у него срывалось:
— Однако, знаете, Медея, это уже слишком. Я сам не питаю нежных чувств ни к Язону, ни ко всему уцелевшему его отродью, но согласитесь сами…
— Не желаю ни с кем, ни с чем соглашаться. Нет, нет и нет! Лучше скажите, как еще можно там ему повредить?
— Мы подумаем, подумаем… Хорошие мысли приходят не сразу.
— А я все хочу сразу, хочу! Вы обещали, помните? Мы каждый вечер будем ездить в цирк и, взяв барьерную ложу, будем… Посмотрим,
— Обещаю… Раз вам так хочется.
— Какой вы милый, право, милый. Вы балуете меня, вашу несносную злючку. А теперь, теперь объясните мне, зачем он пошел в цирк?
— И это вы знаете, — говорил Мекси со вздохом, как бы вместе с этим вбирая в себя запас терпения. — Он очутился без сантима и решил использовать свои наезднические таланты.
— Но этим он себя роняет?
— Я не сказал бы… В наше время, время такой переоценки всех ценностей? До войны, конечно, это дало бы такой трескучий скандал и вообще вряд ли было бы возможно, а теперь, когда короны посыпались с высочайших голов, подобно осенним грушам…
— Нет, и теперь, и теперь, и теперь! Сознайтесь же, что и теперь?
— Сознаюсь, — с улыбкой отвечал Мекси, как отвечают ребенку. Да разве и не была она большим ребенком? Этот большой ребенок не унимался.
— Ну, а скажите, приехав сюда, он разве не мог обратиться за субсидией?
— К кому?
— Вопрос еще? Натурально же, к французскому правительству.
— Для этого он слишком горд. А затем, я сомневаюсь, чтобы французская власть субсидировала тех безработных принцев, которые ей не нужны. Особенно же теперешняя демократическая Франция. Получи он хотя бы сотню тысяч франков, социалисты в парламенте подняли бы такую бурю! Да вам, Медея, с какой стороны близок этот вопрос? Почему вы заговорили о субсидии?
— Это еще что за цензура? Потому, хотя бы потому, я вовсе не желаю, чтобы он получал субсидию.
— Успокойтесь, ему никто не дает ни одного сантима. Свои финансы единственно чем бы он мог поправить — это женитьбой на американской миллиардерше. Для них громкий титул еще не утратил своего обаяния.
— Я не хочу, чтобы он женился. Подкупите прессу, пусть его имя затопчут в грязи. Пусть обливают помоями. Хотя я это беру на себя. Церини займется этим, я ему прикажу.
Обязанностью Церини было следить за каждым шагом принца и доносить подруге Адольфа Мекси. Главным образом его интересовала цирковая деятельность «Его Высочества».
Цер с удовольствием информировал Медею, всякий раз принося что-нибудь новенькое. А если не было новенького, привирал от себя.
Однажды он явился с такой широкой улыбкой, даже шрам на щеке — и тот вместе с нею расплылся.
— Ну что? Говорите, — наседала на него сжигаемая нетерпением танцовщица.
— Честное слово, можно умереть со смеху. Честное слово. Ах, этот Церини. Он все видит, все знает.
— Отвратительный болтун, скорее же, что узнали, увидели?
— А то, уважаемая мадам Фанарет, что там, кажется, будет романчик, — нараспев повторял Арон Цер.
— Где, какой романчик? Что за чепуха?
— Если он ей понравился. Него вы хотите?
—
— Ой, зачем хлыст. Не надо хлыст. Ясно же, ясно, как шоколад. Его Высочество понравился Ее Сиятельству. Там у них есть княжна. Ничего себе блондиночка. Ее обязанность представлять королеву пластических поз. Так вот, она именно княжна. Я был за кулисами. Что, разве не имеешь права быть за кулисами? Особенно, если хорошо даешь на чай прислуге, я в этом отношении…
Договорить Церини не успел. Фанарет со свойственной ей акробатической стремительностью, почти неуловимой, схватив лежащий на каменной доске хлыст, огрела Арона с такой силой, что плечо и спину обожгло ему нестерпимо. Лицо «джентльмена» в сиреневом жакете перекосилось от злобы, но он тотчас же запрыгал с комической ужимкой.
— Больно! Вы думаете, не больно?
— Я умею еще больнее, — выразительно пообещала Фанарет. — А теперь скажите мне, когда его первый дебют?
— Что я слышу? Когда его первый дебют? Уважаемая мадам Фанарет, где вы? На луне или в Париже? Вы читали сегодняшние газеты?
— Просматривала.
— Это и видать сразу. Так все же газеты пишут про сегодняшний дебют наездника высшей школы Ренни Гварди. Это же он.
— А я и не знала. Церини, сейчас же протелеграфируйте в цирк, чтобы нам оставили барьерную ложу. Нет, лучше поезжайте сами и купите. Сию же минуту, марш.
Арон Цер не двинулся с места.
— Церини, что же вы?
— А деньги?
— Ах, деньги. Возьмите там, в сумочке, сколько надо.
Церини «взял» больше, чем надо — пять-шесть стофранковых бумажек.
3. ЦЕРИНИ НАЧИНАЕТ НЕ ВЕЗТИ
Поселившись вместе со своим принцем, сразу очутившись в лучших материальных условиях и, это самое главное, вполне свободно располагая своим временем, князь Маврос мог всецело посвятить себя тому, что ни на один миг не давало ему покоя, — розыскам похищенного колье. Да и не одного колье, а и хранившихся вместе с ним драгоценностей.
Правда, эти ценности были не Бог весть что по сравнению с бесценным колье, но все же за эти бриллианты и кое-какие еще самоцветные камни можно было выручить самое меньшее полмиллиона франков.
Даже при сильном падении франка это все же крупная сумма. Хотя, скрепя сердце, князь примирился кое-как с тем, что Язон выступает в цирке, но все же его это мучило. Маврос не сомневался, будь налицо эти пятьсот тысяч франков, он, Маврос, без сомнения, столковался бы с Барбасаном, убедил бы его нарушить контракт с Ренни Гварди, хотя бы ценой уплаты двойной, тройной неустойки. Но раз денег нет, значит, и все мечты в данном направлении бесплодны.
Арон Цер получил от своего патрона задачу выкрасть колье, не трогая остального. Одно колье. Может быть, хотя сомнительно, Цер так и поступил бы, действуя он в единственном числе. Но у него был соучастник, и этот соучастник был «товарищ Замшевый», профессиональный взломщик и вор, состоявший для особых поручений при большевицком посольстве. «Замшевый» не был бы «Замшевым», если бы ограничился одним колье, увидев тут же, в одном пакете, несколько браслетов, колец и пару серег с бриллиантами по два с половиной карата.