Принц и танцовщица
Шрифт:
— Мой патрон — Адольф Мекси, великий ценитель искусства. Это по его поручению я озаботился, чтобы знаменитая Медея Фанарет была встречена подобающим образом, — и он широким жестом указал на стоявшие несколькими рядами корзины.
После этого Медея отнеслась к Церини с некоторым вниманием.
Никогда не следует пренебрегать секретарем человека, ворочающего миллионами. Это она знала по опыту. А Церини, становясь уже смелее, продолжал:
— Мой многоуважаемый патрон дал мне весьма лестное поручение просить вас, госпожаФанарет, о том, чтобы вы были так любезны украсить своим
Фанарет поняла: надо держать фасон. Пусть этот Мекси богат, пусть у него роскошный дворец, но, однако, пусть же не думает он, что ее так легко прельстить ужином.
А Церини полузаискивающе, полунахально улыбался в ожидании ответа, несомненно благоприятного. Но в данном случае он ошибся.
Ответ был таков:
— Меня несколько удивляет самоуверенность господина, господина Метакси.
— Мекси, — со священным ужасом поправил Церини.
— Пусть будет Мекси. Как же так? Не будучи мне представленным, не заручившись моим согласием, он уже зовет гостей на ужин в мою честь. Это, это даже не самоуверенность, а нахальство…
Церини больше уже не улыбался. Он так покраснел, что на его щеке шрам стал багровым.
— Но, глубокоуважаемая госпожа Фанарет, это же невозможно. Что же будет? Это же страшный удар для моего патрона…
— Это уже как вам угодно. Ваш патрон получит вполне заслуженный урок…
И с этими словами Фаварет, сделав насмешливый реверанс, впорхнула в свою уборную.
Церини остался в глупейшем положении. Что он скажет своему патрону? И, как ни оттягивал человек со шрамом неприятный момент, делать нечего, надо идти в ложу с докладом, за который ему, конечно, влетит… Мекси обозлится, а в такие минуты он не стесняется выражениях.
Не успела Фанарет очутиться в своей крохотной, насыщенной косметиками, духами и запахом ее тела уборной, постучали в дверь…
10. ВЫСОЧАЙШЕЕ ВНИМАНИЕ
Надо ли пояснять: Медею Фанарет во всех ее артистических турне, путешествиях и поездках сопровождала ее собственная горничная. Фанарет была слишком яркой «звездой», чтобы во время гастролей своих прибегать к помощи какой-нибудь случайной прислуги. В течение уже нескольких лет бессменной горничной при Медее состояла немолодая, некрасивая, костистая и черная испанка Мария. Взгляд ее черных глаз на худом бледно-синеватом лице нельзя было никак назвать ни приветливым, ни добрым, хотя, может быть, в глубине души Мария была и приветливой, и доброй. Может быть, почем знать? Говорят же: чужая душа — потемки.
Мария не была бы испанкой, если бы не одевалась во все черное. Это сообщало ей какой-то зловеще-траурный вид.
И госпожа, и горничная успели привязаться друг к другу, хотя вкусы и взгляды на жизнь у них были разные. Разные — до политических убеждений включительно.
Фанарет была монархистка, Мария же — республиканка, и в этом отношении никому, даже самой Фанарет, не уступала своих позиций.
Был такой случай в Париже, примерно за год до приезда Медеи в Веолу.
Фанарет жила на Вандомской площади в отеле Ритц. К ней обещал
— Мария, ты знаешь, через полчаса ко мне приедет Его Высочество инфант Луис?
— Знаю.
— Знаешь ли ты, Мария, что, как испанка, по этикету должна будешь поцеловать ему руку?
— Знаю, но Луис от меня этого не дождется. Это было бы противно моим убеждениям.
— Так и не поцелуешь?
— Так и не поцелую.
— Твое дело, заставить не могу. Но полагаю, Мария, ты не будешь держать себя вызывающе?
— Мадам, я хотя и прислуга, но обходиться с людьми умею, — огрызнулась камеристка, сжав тонкие губы и совсем не ласково блеснув глазами.
— Видишь, я хотела сказать ему, что ты испанка. А теперь не скажу.
— Это ваше дело…
Когда Луис вошел, Мария встретила его сухим церемонным, однако вполне учтивым поклоном.
Вот именно эта самая «республиканка» и подошла к дверям уборной, когда раздался стук, и приоткрыла их. Красивый, высокий господин, вполне джентльменского вида, протянул ей карточку. Протянул театральной горничной. Закрыв дверь, она передала карточку Медее.
— Князь Анилл Маврос, гвардии полковник, первый адъютант Его Высочества наследного принца.
Этого было достаточно вполне.
— Проси…
Едва Маврос вошел, Мария уже очутилась в коридоре. Во-первых, эта крохотная уборная едва ли вместила бы трех человек, а во-вторых, горничная знала раз навсегда: она может лишь в тех случаях оставаться, когда гость назойлив, скучен, Фанарет желает поскорее его сплавить.
— Очень рада, очень рада, — молвила с кокетливой улыбкой Фанарет, одной рукой придерживая на груди готовый раскрыться пеньюар, а другую протягивая князю.
В уборной было лишь два стула. Опустившись на свой у туалетного столика, Медея указала Мавросу на другой.
В виде вступления Маврос сказал несколько комплиментов и, как человек светский, сделал это с тактом и чувством меры, сумев остановиться как раз там, где уже начинались приторность и пошлость. За вступлением последовала сущность визита.
— Мадам Фанарет, вам угодно быть представленной Его Высочеству принцу Язону Атланскому, герцогу Родосскому?
— О, конечно, конечно, князь. Сочту для себя за великую честь.
— В таком случае… Сколько еще времени до вашего выхода?
— До моего выхода? Минуть десять-пятнадцать.
— В таком случае не откажите в любезности пройти вместе со мной в ложу Его Высочества, это сейчас же сбоку сцены. Ложа закрытая, вас никто не увидит.
Фанарет, научившаяся держать себя с коронованными особами, лицом к лицу с Язоном в густом полумраке ложи присела в глубоком придворном реверансе, и тогда лишь подала руку, когда Его Высочество протянул свою.
Зная, что ей надо спешить на сцену, принц не удерживал ее, он только сказал:
— Мне было бы очень приятно побеседовать с вами на свободе. Если после спектакля вы не заняты, прошу отужинать со мной у Минелли.