Принц из-за моря
Шрифт:
— Уйду я скоро, — мрачно сказал Арнульф, слегка пригубив из кубка. — Устал.
— Ты чего это раскис? — удивился Пипин, низкорослый, могучий, почти квадратный франк. Окладистая борода лопатой лежала на груди, и была расчесана так, что волосок лежал к волоску. Они давно дружили, а их огромные владения за Маасом располагались совсем рядом. Даже будущая свадьба их детей уже была делом решенным. — И куда это ты собрался?
— В дальний монастырь уйду, грехи замаливать, — пояснил Арнульф. — Живу тут, словно не епископ я, а герцог, как раньше. Надоело, не хочу больше.
— Ну, дела…, - протянул Пипин. — К богу поближе решил стать. А мы тут без тебя, значит, крутись, как хочешь… Да ты слышал хоть, что творится-то сейчас? Купцы с Большого
— А чего случилось? — поднял тяжелый взгляд Арнульф. — Вроде спокойно все в наших землях.
— Мальчишку Хильдеберта помнишь? Сына Теодориха? Того, что сбежал?
— Помню, конечно, — кивнул епископ. — Хоть за него грех на душу не приняли.
— Да? — сжал губы Пипин. — Сейчас, святой отец, грехов столько будет, что замаешься отпускать. Жив он!
— Кто жив? — не понял епископ. — Ты о ком говоришь-то?
— Хильдеберт жив! — торжественно сказал Пипин. — Люди так говорят!
— Врут! — презрительно скривился Арнульф. — Сгинул он давно.
— Да вот тебе крест! — осенил себя крестным знамением Пипин. — Весть из Константинополя пришла. Там он! Его ромеи пригрели, как Гундовальда тогда. Он на нашего королька как две капли воды похож. Пьет, как лошадь, и бабам юбки задирает.
— Тогда да, он это, — кивнул головой Арнульф, в глазах которого исчезла пелена грусти. Он снова был собран и деловит. — Вот если бы сказали, что он в церковь ходит и причащается каждое воскресенье, то я бы не поверил. Ну, и чего ты так насупился? Он же пока за морем сидит, у ромеев. Думаешь, придет сюда? Если не дурак, то не придет. Король Хлотарь прикажет его на колесе изломать и птицам скормить. Думаю, Пипин, не о чем нам волноваться.
— Этот мальчишка — Хильдеберт! — припечатал Пипин. — Не понимаешь, что ли? Уже слухи всякие пошли. Чернь волнуется.
— Ах, вот ты о чем! — задумался епископ, который тут же все понял. Человек он был многоопытный. — Скверно! Ну, надо же, совпадение какое!
Король Парижа Хильдеберт I, живший сто лет назад, в династии Меровингов был белой вороной. Пьяница, ненасытный грабитель, жадный до чужого добра, человек, убивший родных племянников из-за наследства, по совершенно необъяснимой причине остался в народной памяти, как добрый король. Да и при Хильдеберте II жизнь была относительно сносной. Единственный сын Брунгильды не интересовался ничем, кроме ловли рыбы, и жить своим подданным не особенно мешал. Потому-то для жителя Галлии фраза «как во времена короля Хильдеберта» означала ту благословенную эпоху, когда куры неслись трижды в день, а зерна было столько, что его не только на подати хватало, но иногда и на то, чтобы поесть досыта. Неужели кто-то решил сыграть на этом? И Пипин, который угадал мысли своего старого друга, утвердительно кивнул.
— Чернь шепчется, — сказал герцог, — что вернется добрый король и жизнь станет лучше. Графы не будут обижать простолюдинов, налоги станут втрое ниже, а оспа больше не придет в эти земли. Странные люди ходят и смущают умы.
— А может, когда он вернется, все потаскухи нашего короля снова станут невинными?! — возмутился епископ. — Я проповедь произнесу на воскресной службе! Я прокляну этих болтунов! А всем, кто им верит, пообещаю после смерти адское пламя!
— Вот-вот! — Пипин опрокинул в себя еще один кубок. — Давай, святой отец, помогай нам! Пугай их, как следует. А то, как бы беды не вышло. Ишь! В отшельники он собрался! Не ко времени, Арнульф, твоя затея. Совсем не ко времени.
Глава 6
Солнышко ушло за горизонт, а великий Дунай стал спокоен, словно стоячий пруд. Видно, он тоже устал, а воды его текли медленно и лениво, едва заметной рябью напоминая, что это все же могучая река, а не озеро. Изредка тишину нарушал юркий голавль, который лакомился жуком, упавшим с ветки, или беспечной мошкой, подлетевшей слишком близко к безмятежной коварной глади. Лагерь крепко спал, а две стряпухи все еще болтали о своем, о женском, благо накопилось у них в душе за долгие годы столько, что и не вымолвить. Но только лишь теплый летний вечер уступил место ночи, разговор принял совсем другой оборот.
Милица очнулась от того, что ей на голову лилась вода. Голова болела, а руки были стянуты крепко-накрепко. Затылок саднил, видно, туда пришелся удар. Она хотела было закричать, но смогла издать только придушенное мычание. В рот был крепко забит кляп, вытолкнуть который она не смогла, он был перевязан тряпкой. Неизвестный душегуб постарался на совесть. Милица ничего не могла понять. Она вроде бы болтала за жизнь с подругой Станой, с которой сдружилась недавно. Судьбы у них были схожи, они обе потеряли и детей, и мужей… Да что же это? Милица со стоном открыла глаза, в которые свет луны плеснул новую порцию боли. Стана? Почему она воду льет? Почему не развяжет?
— Очнулась? — подруга произнесла это таким тоном, что сомнений никаких не осталось. Это именно она ее ударила, и она связала. И голос ее был какой-то другой, жесткий, скрипучий, сочащийся ненавистью.
— М-м-м, — промычала Милица, с испугом глядя на подругу, словно не узнавая ее.
— А ведь я сразу поняла, что это ты, — как-то устало сказала Стана. — Как только староста имя твое сказал. Я нескольких Милиц встречала за эти годы, и все мимо. Боги дадут мне месть свершить перед смертью. Что смотришь, дура? Не понимаешь ничего? А я тебе сейчас всё расскажу. Не Стана я, а Чеслава. Тот воин, что скакал на коне, сын твой, Самослав. Ты у собственного сына рабыня. Откуда знаю? Так муженек мой непутевый девку от приблудной бабенки нагулял, и та у нас в семье прислугой жила. Муж мой владыкой был, не родович простой. Самослав твой сговорился на дочери моего мужа жениться, да моими лапушками побрезговал, ту девку за себя взял. Польстился на морду смазливую, сволочь. Так что зятек он мой, подруга. Все я знаю о тебе. Мужа твоего Бериславом звали, сыновья — Само, Ратко и Никша. Сын твой моим дочерям жизнь изломал, посмешищем сделал. Муж мой не стерпел обиды, и войной на него пошел. Да только побил его твой сын, а мужа моего, Буривоя, на кол посадил. Я же тебе рассказывала про него, да только кто это сделал, не говорила. С тех пор словно кто проклял семью мою. Одну дочь в могилу к знатному обрину сунули, чтобы она ему после смерти служила. Ей на моих глазах шею свернули. Вторая дочь в родах померла. Понесла незнамо от кого. Наверное, от всадника какого-то. Много их было… Третья дочь прошлой зимой в худой одеже кизяк собирала, обморозилась, и сгорела у меня на руках. Второго зятя обры в поход угнали для всяких надобностей, он там и пропал без следа. Одна я теперь осталась. Не берут меня к себе боги, а я и не знала, почему. Жить-то мне незачем больше. Не знала, пока тебя не встретила. Так-то вот…
Чеслава сидела, опустив плечи. Взгляд пожилой, на редкость некрасивой женщины потух, как будто путь ее пришел к концу. Она рассеянно смотрела на воду, озаряемую светом луны, и больше ничего не говорила, видно, ушла в себя, вспоминая что-то. Милица лежала, пытаясь крикнуть что-то через кляп. Ее сын жив, да еще и князем стал? Она слышала, что князя Самославом зовут, да мало ли их на свете? В ее глазах появилась мольба, а по щекам потекли слезы. Она порывалась что-то сказать, но кляп не давал, прочно закрывая путь множеству вопросов, что накопились в ней.
— Про остальных детей ничего не знаю, — ответила Чеслава, которую привлек стон подруги. — Может, живы, а может, сгинули, как кровиночки мои. Ненавижу тебя, сука поганая! Ненавижу за то, что выродка этого на свет произвела. Жили до него так, как предки наши жили. Пусть небогато, пусть голодно иногда, зато по старым обычаям. А Само твой все в ног на голову поставил. Покарают нас боги за дела его!
— М-м-м! — Милица стала извиваться, пытаясь вытолкнуть кляп. Ей так много нужно было спросить! И даже то, что она была связана по рукам и ногам, беспокоило ее сейчас в последнюю очередь.