Принц Лестат
Шрифт:
Не прошло и двухсот лет, как Грегори пригласил в свой кровный клан еще двоих вампиров. Карфаген пал. Мариус с семьей перебрался в Италию, в город Венецию. Новые члены клана подобно Флавию тоже знали знаменитого Мариуса, хранителя Царской Четы. Их звали Авикус и Зенобия, они явились из Византии и обрадовались приглашению Грегори обрести приют и гостеприимство под его кровом.
Авикус, как и Грегори, некогда был Кровавым богом в Египте – и даже слышал рассказы о великом Небамуне, который повел Царскую Кровь в бой, чтобы изгнать Первое Поколение из Египта. Им двоим нашлось, что вспомнить о тех темных и жутких временах, о том, какой пыткой было заточение в каменном алтаре, где кровавому богу полагалось дремать, изнывая от голода, в ожидании пира, когда верные слуги принесут
Неудивительно, что, столкнувшись со жрецами, Мариус похитил Мать и Отца – вырвался из пут древних суеверий и вернулся к свободной и рациональной римской жизни, самостоятельной жизни.
Авикус был египтянином – высокий, темнокожий, и все еще полубезумный после тысяч лет служения древнему культу крови. Он томился в рабстве у старой религии вплоть до наступления эры христианства. Небамуну же посчастливилось бежать несколько тысяч лет назад. Хрупкая жена Авикуса, Зенобия, блистала редкой, экзотической красотой. Волосы у нее были роскошные, густые и иссиня-черные. Она принесла в дом Грегори целую вселенную новых знаний, ибо выросла во дворце восточного императора. Темным Даром ее наделила одна коварная вампирша, Эвдоксия, что вела с Мариусом долгую войну, но в конце концов потерпела поражение.
Судьба Зенобии оказалась в руках Мариуса, но тот полюбил девушку и принял в свой кровный клан, а потом обучил выживать самостоятельно. Он благословил ее любовь к Авикусу.
Каждую ночь Зенобия остригала волосы и выходила гулять в обличье мужчины. Только дома, в тихом убежище, она снова облачалась в женское одеяние и распускала по плечам черные кудри.
Оба они ни за что в жизни не подняли бы руку против Мариуса – во всяком случае, так они сказали своему новому наставнику. Ведь Мариус – защитник и хранитель Матери и Отца. Он устроил для них великолепное святилище, полное цветов и лампад, а стены там расписаны изображениями пышных садов.
– О да, он прозорлив и образован, этот египтянин, – согласился Флавий. – И даже в некотором роде философ. И уж конечно, патриций – каждой частицей своего существа. Но он предпринял все, что в его силах, чтобы сделать существование Божественной Четы сносным.
– Да, я уже понял, – отозвался Грегори. – История Мариуса становится все более прозрачной. Пусть же никакое зло никогда не постигнет его! Особенно пока он оберегает Божественных Прародителей. Но в одном я поклянусь вам, мои друзья, и слушайте мои слова хорошенько. Никогда и ни под каким видом я не попрошу вас причинить вред другому пьющему кровь, если только он сам не попытается причинить вред нам. Мы охотимся лишь на преступников и злодеев, и стремимся насытиться еще и красотой, что видим всюду вокруг нас – теми чудесами, которые нам посчастливилось лицезреть. Понятно?
Им потребовались годы, чтобы полностью осознать взгляды Грегори на жизнь и то, как мало для него значили междоусобные войны других вампиров.
Однако он любил свою семью, своих Кровных Родичей.
Века сменялись веками, а они все еще оставались все вместе, подпитывая друг друга чудесными историями, делясь друг с другом новыми знаниями и безусловной верностью и любовью. Древняя кровь Грегори придавала сил и тем, кого он взял под свое крыло. Периодически к ним присоединялись другие вампиры – но всегда лишь временно. Никто из них так и не стал членом семьи. Однако, как правило, они уходили так же мирно, как и пришли.
В 800 году клан Грегори переехал в Северную Европу и под конец остановился в области, нынче известной как Швейцария. Чужаков они по-прежнему принимали с теплым радушием и воевали лишь ради самозащиты.
К тому времени Грегори стал великим исследователем мира бессмертных. Он собрал, разработал и записал множество теорий о Тех, кто Пьет Кровь, и о том, как они меняются со временем. Он методически описывал
«Вампирские хроники» и прочие события вампирского мира, произошедшие с 1985 года, когда Лестат пробудил царицу Акашу, и до последних дней, глубоко потрясали и завораживали Грегори. Он много размышлял над страницами книг, не уставая дивиться глубоким психологическим наблюдениям, что объединяли все эти труды. За прожитые тысячелетия он не встречал среди бессмертных столь поэтических душ, как Луи де Пон дю Лак и Лестат де Лионкур – или даже Мариус, мемуары которого были пронизаны тем же неизбывным романтизмом и меланхолией, что и записки Лестата с Луи. Быть может, Мариус и родился римским патрицием, но все равно являлся воплощением Романтика эпохи Сентиментализма, ищущего утешение в своих внутренних силах и в приверженности собственным ценностям.
Конечно, в романтизме самом по себе не было ничего нового, но Грегори, кажется, понимал, отчего восемнадцатый и девятнадцатый век так тщательно исследовали и культивировали его, тем самым порождая поколения чувствительных натур, свято верующих в свою сентиментальную природу, как доселе не верили ни смертные, ни вампиры.
Однако Грегори ходил по земле с тех самых пор, как человечество начало записывать свою историю. Он как никто другой знал: в мире никогда не было нехватки «поэтических натур», как, впрочем, и любых других натур тоже. Говоря попросту, романтики, поэты и изгои существовали всегда, даже когда для них еще не придумали точного определения.
На самом же деле причиной зарождения и широкого распространения движения Романтиков стало изобилие – возрастание числа людей, которые не знали голода и жажды, умели читать и писать, а также обладали досугом на то, чтобы бдительно изучать собственные свои чувства и эмоции.
Грегори просто не понимал, отчего остальные вампиры этого никак не уяснят.
С самого начала христианской эпохи он наблюдал, как растет достаток простого люда. Едва выйдя из египетской пустыни, оборванный, полубезумный осколок прошлого, он поразился изобилию, в котором жило население Римской империи. Рядовые солдаты скакали в бой на конях (немыслимая роскошь по временам Грегори). Индийские и египетские ткани продавались по всему миру. У крестьянок имелись собственные ткацкие станки, а надежные римские дороги связывали меж собой всю империю, причем через каждые несколько миль стояли караван-сараи для путешественников, где для всех хватало еды. Бог ты мой, эти изобретательные римляне даже придумали жидкий камень, при помощи которого строили не только дороги, но и акведуки, приносящие растущим городам воду за много миль. Горшки, кувшины и амфоры прекрасной работы продавали простому люду, причем даже в самых дальних захолустьях. Собственно говоря, по римским дорогам во все концы перевозили любые товары, как повседневно-бытовые, так и роскошно-праздничные – от черепицы до книг.
Да, потом наступил некоторый откат. Но несмотря на крах Римской империи, Грегори не видел вокруг практически ничего, кроме «прогресса», с самых первых изобретений и достижений Средневековья: мельничное колесо, стремя, новая упряжь, не душащая волов при пахоте, распространение моды на украшения и красивую одежду, парящие в вышине соборы, в которых простой люд мог молиться бок о бок с самыми богатыми и знатными аристократами.
Как же далеко ушли эти великие церкви Реймса и Амьена от примитивных храмов Древнего Египта, предназначенных лишь для самих богов да горстки жрецов и правителей.