Принц
Шрифт:
– За исключением смерти Мари-Лауры, конечно.
Это утверждение прозвучало, как вопрос, и Кингсли был вынужден ответить на него.
Если бы Мари-Лаура не умерла, как бы они жили сейчас? Она и Сорен до сих пор были бы в браке. Что бы это означало для них обоих? Сорен хотел попытаться построить жизнь с Мари-Лаурой. После того, как он понял, что его молодая жена действительно любила его, он был полон решимости быть хорошим мужем для нее. Их брак не был консумирован в течение нескольких месяцев после свадьбы. Сорен ждал подходящего момента, чтобы сказать ей о своих
Он выложил этот план Кингсли. И тогда они боролись еще жестче, чем в тот день, когда Кристиан сделал их фото. Кинг сходил с ума от ярости и горя при мысли о Сорене с кем-либо еще, особенно с его собственной сестрой. Любой другой брат защищал бы честь сестры, отказываясь разрешить ее садисту мужу сказать ей, что он должен будет ее бить, если они когда-нибудь станут любовниками. Но страдания Кингсли были только за себя одного. Если Мари-Лаура хотела боли, у нее был весь мир для этого. Но жестокость Сорена принадлежала Кингсли.
Он угрожал Сорену, пригрозил рассказать всем в школе о том, что они были любовниками. Глупая, пустая угроза, что не имела бы никакого влияния, даже если бы Кингсли пришлось пойти на это. Трастовый фонд Сорена уже принадлежал ему. Теперь он и Мари-Лаура были богаты. Вольны идти, куда им заблагорассудится. Кинг боялся больше всего на свете, что Сорен и Мари-Лаура уйдут и оставят его позади.
Сорен оставался спокойным во время худшей из истерик Кинга, и в конце, когда тот исчерпал себя от горя и гнева, Сорен взял лицо Кингсли в свои руки и поцеловал. И этот поцелуй превратился в нечто большее. Когда рубашка Кингсли соскользнула с его плеч и приземлилась с шорохом на землю, Сорен опустил голову и впился зубами в ключицу Кингсли, заставляя того застонать от удовольствия и боли и чувства огромного облегчения и… вот тогда Мари-Лаура застала их врасплох. И хотя ее сердцу оставалось биться еще лишь несколько минут, пока она мчалась через лес, Кингсли знал, что это и был тот самый момент, когда она действительно умерла.
– Конечно, - ответил он сейчас, но не был уверен, что говорит правду. Будь Мари-Лаура живой, Сорен стал бы учителем фортепиано или профессором колледжа, и его призвание к священству осталось бы без ответа. Кингсли знал, что без Сорена, он был бы покойником. На протяжении более чем десяти лет после того, как он и Сорен расстались, Кинг жил самой опасной жизнью, которой мог. Он бежал от смерти, как он бежал в ту ночь от Сорена, в надежде, что будет пойман и взят. До тех пор, пока они не воссоединились, Кингсли не находил цели, причины жить.
И Элеонор… Нора… Малышка Сорена. Она тоже могла бы покоиться в могиле, в шести футах под землей, не появись Сорен в ее жизни. Заманчиво, признался себе Кингсли. Мир без Норы Сатерлин - ему почти хотелось посмотреть на это.
– Я имею в виду только то, что произошло между отцом Стернсом и мной в подростковом возрасте. У меня нет никаких сожалений о том, несмотря на то, что теперь он священник. И очень набожный.
– Но не слишком набожный, чтобы показываться в общественных местах с тобой.
Кристиан улыбнулся.
– Вряд ли это общественное место. Да и сейчас он, скорее всего, читает мессу в часовне с отцом Альдо.
– Ах, отца Альдо давно нет. Венулся в Южную Америку. Теперь он спасает души южного полушария.
– Уверен, студентам не хватает его стряпни.
– Всем нам не хватает. Только Мари-Лауре удавалось приготовить крем-брюле лучше. Ради него можно было умереть.
Кингсли тяжело вздохнул.
– Возможно, именно поэтому она умерла.
Кристиан поджал губы и посмотрел на него наполовину с весельем, наполовину с отвращением.
– Ты ненормальный. Ты понимаешь это, да?
– Ты священник или психолог? Я не совсем уверен, что хуже.
– Я и то и другое.
– Кристиан уселся на край кухонного стола.
– Магистр богословия и психологии. Кандидат психологических наук. Священники должны быть психологами. Особенно в школе для проблемных мальчиков. И не нужно быть доктором наук, чтобы увидеть, что ты по-прежнему глубоко скорбишь о своей сестре. Каждая твоя маленькая шутка об этом - еще одно доказательство.
Кингсли чуть не пошутил еще раз, но остановил себя. Кристиан был прав. Зачем отрицать правду?
– Bien s^ur. Конечно, я до сих пор скорблю о ней. В последнее время больше, чем последние годы. Пребывание здесь не помогает.
– Из-за этого гораздо труднее забыть, я уверен.
– Разговор с тобой помогает. Признаю, что в большой мере за ее смерть был ответственен я.
Кристиан покачал головой.
– Не уверен, что так было на самом деле. Самоубийство… является тягчайшим из всех грехов. Убить другого, это убить одного человека. Убить себя - это убить всех людей. Увидеть своего мужа со своим братом, ужасно? Да. Абсолютно ужасно. Но убить весь мир за это? Возможно, там происходило что-то гораздо большее.
– Большее?
Кристиан опять встал и начал наматывать круги по маленькому помещению. Кингсли помнил эту его привычку. Кристиан никогда не мог усидеть на месте. Он должен был ходить и ходить, если нужно подумать.
– Фотография тебя и Стернса, та, которую я сделал, была отправлена анонимно. Ты принял это как угрозу.
– Это угроза. Другие инциденты… они тоже представляют собой угрозу. Детская кровать отца Стернса была сожжена дотла. Из моего офиса был украден документ. Этот документ содержит частную информацию о Стернсе. Информацию, которая может навредить ему. Он этого не заслуживает. Если кто и заслуживает того, чтобы быть священником, это он.
– Что ж, если ты так говоришь, я верю тебе. Значит, все эти угрозы имеют отношение к частной жизни Стернса. Мари-Лаура умерла там, на той скале. И угрозы… все эти угрозы…
– Все они связаны с ним, да. Мы знаем это.
– С кем еще они связаны?
– С тремя людьми. Только три человека, с которыми он когда-либо был, и это все, что я могу сказать.
– Только три?
– Кристиан ухмыльнулся и Кингсли мельком увидел озорного подростка, которого знал.
– Тогда даже я обставил его.