Принцессы немецкие – судьбы русские
Шрифт:
О ее отношении к нему свидетельствуют письма. Вот отрывок из одного: «Всекрайно меня обеспокоивает твоя болезнь. Я ведаю, как ты не умеешь быть больным и что во время выздоровления никак не бережешься; только сделай милость, вспомни в настоящем случае, что здоровье твое в себе какую важность заключает, благо империи и мою славу добрую; поберегись, ради самого Бога, не пусти мою просьбу мимо ушей, важнейшее предприятие в свете без тебя оборотится ни во что…»
Это письмо написано в то время, когда Потемкин находился в Новороссии, занимаясь обустройством пустынных областей, возвращенных его стараниями России. С лихорадочной быстротой он закладывал города: Екатеринослав, Николаев, Херсон, руководил их застройкой. Готовил кадры для решающей войны с Турцией, которая должна была утвердить Россию на берегах Черного моря. Заботился об обеспечении безопасности русских границ со стороны Кавказа, вел переговоры о подданстве грузинского царя Ираклия. Продумывал план присоединения Крыма, по мнению Екатерины, «важнейшего предприятия в свете».
Екатерине удалось с помощью Потемкина (и, конечно же, Суворова) осуществить многие свои планы. Императрица подчеркивала: воссоединяя западную Русь и продвигая южные границы к Черному морю, она выполняет задачи, которые ставил перед собой Петр Великий. Он – не успел. А она обязана успеть. И успела (если не все задуманное, то многое): были взяты угрожавшие нашим границам, считавшиеся неприступными турецкие крепости Очаков, Бендеры, Измаил, Аккерман, Анапа. Россия закрепилась на черноморском побережье. Был построен мощный Черноморский флот и великолепные порты: Севастополь и Одесса. Практически бескровно был присоединен Крым. И Екатерине, и Потемкину казалось: навсегда. К сожалению, то, что с великим трудом создают гении, легко разрушают ничтожества. Стоит им только получить власть…
О делах государственных, осуществленных общими усилиями царицы и великолепного князя Тавриды (так назвал Потемкина Державин), можно рассказывать бесконечно, но тогда эта книга заняла бы несколько томов. Так что вернемся к его отношениям с Екатериной.
Именно Потемкину она была обязана своим последним и самым чистым, незамутненным никакими корыстными или честолюбивыми соображениями счастьем. Ходили слухи, будто светлейший сам подбирал ей фаворитов, таких, чтобы знали свое место и не вздумали покушаться на его власть. Он делает все, чтобы удалить Завадовского, появившегося рядом с Екатериной без его санкции. Он убирает и своего ставленника, Зорича, когда тот пытается вмешаться в государственные дела. Он причастен к оскорбительной для Екатерины истории измены очередного ее фаворита, Корсакова. Тот, по мнению Потемкина, слишком долго задержался в дворцовых апартаментах. К тому же, разоблачив интрижку Корсакова с графиней Брюс, урожденной Румянцевой, родной сестрой своего вечного врага, Григорий Александрович наносит удар и фельдмаршалу Румянцеву.
В общем, заботясь о том, чтобы спальня императрицы не пустовала, светлейший блюдет собственные интересы. Насколько он прав, поступая именно так, подтверждает история с Платоном Зубовым, последним фаворитом Екатерины, попавшим в «случай» в обход Потемкина. Именно Зубов, корыстный, ничтожный, но безмерно честолюбивый и самовлюбленный интриган, положит конец власти светлейшего над стареющей императрицей. Но до этого пока далеко. Пока Григорий Александрович советует Екатерине обратить внимание на молоденького флигель-адъютанта Сашу Ланского.
Ему 21 год (ей – 51). Он на редкость хорош собой (красота – непременное качество кандидата в фавориты: Екатерина эстетка) и самозабвенно влюблен в государыню. Впрочем, это неправильная формулировка. Он влюблен не в императрицу, а в женщину. Да, стареющую. Да, располневшую. Да, усталую. Но для него – единственную, самую прекрасную на земле. У Екатерины уже есть опыт, ее не обманешь. Она видит, что чувство этого мальчика – искреннее. И на любовь отвечает любовью. Мне кажется, это ее последняя любовь, хотя будут еще фавориты, в том числе и Платон Зубов, которому она позволит взять над собой власть, несоразмерную его достоинствам. Но это, к сожалению, будет уже проявлением угасания интеллекта и воли. Она будет цепляться за молодость, вернее, за молодых. Но это не поможет ей победить старость, скорее – наоборот.
Ланской был воспитан и образован ничуть не лучше, чем большинство молодых офицеров того времени. Екатерину это не пугало: она привыкла к обществу Салтыковых и Орловых. Я вот он сам, в отличие от других, чувствовал, насколько он ниже женщины, которая позволила ему себя обожать. Он, человек тонкий, понимает: скоро он может ей наскучить. И начинает учиться. Ее это радует чрезвычайно. Она уверена: он многого добьется. Она ведь помнит себя в его годы: была образована ничуть не лучше. Сама себя образовала. Ему будет легче: она ему поможет. Кстати, сохранилось множество свидетельств ее образованности, ее обширных знаний. Тем не менее, когда Берлинская академия предложила ей в 1768 году звание почетного члена, она не сочла возможным его принять: «Все мое знание ограничивается убеждением, что все люди – братья!»
Она делится с Гриммом своими радостями и надеждами: «Я не ожидала, чтобы мое письмо к натуралисту назвали шедевром (имеется в виду ее письмо к выдающемуся ученому, Жоржу Луи Леклерку Бюффону. – И. С.). Правда, генерал Ланской находил, что оно прекрасно написано. Но молодой человек с таким пылким умом может легко увлекаться даже при всем своем такте. Чтобы иметь понятие об этом молодом человеке, вам нужно знать, как отозвался о нем в разговоре со своим другом князь Орлов (Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский. – И. С.). „О! – сказал он, – вы увидите, какого она человека из него сделает! Он глотает все“. Он начал с того, что одну зиму глотал поэтов, в другую – проглотил нескольких историков. Романы нам наскучили, и мы пристрастились к Альгаротти и подобным авторам. Мы немногому учились, но много знаем и бываем всегда в обществе лучших и образованных людей. Кроме этого, мы занимаемся постройками, разводим сады, поощряем благотворительность, мы веселы, честны и очень милы».
Упоминая об обществе, в котором бывал Ланской, она не сообщает, что он прекрасно себя чувствует в компании ее внуков. А она с наслаждением наблюдает, как резвятся ее самые любимые на свете мальчики. Ланскому – 25 лет, Александру (будущему императору Александру I) – б, Константину – 4. Она вовлекает фаворита в воспитание внуков, обсуждает с ним «Бабушкину азбуку», которую пишет для малышей; объясняет, ради чего занимается этим: «У меня только две цели, одна – раскрыть ум для внешних впечатлений, другая – возвысить душу, образуя сердце». Эта ее «Азбука», лишь слегка переделанная, станет первым учебником для начальных классов учебных заведений России на многие годы. Ланской с неподдельным интересом помогает ей сочинять эту детскую книжку, вообще занимается всем, что она предлагает, чем увлечена. Он остро ощущает свою избранность: возможность находиться подле нее неотступно, смотреть, слушать, запоминать – восхищаться. Карьера его не интересует совершенно. Этот ласковый, любознательный, так много обещавший юноша подарил Екатерине четыре года безмятежного счастья. Она верила: так будет всегда…
Но 20 июня 1784 года Саша простудился. Судя по всему, это была скарлатина, осложнившаяся еще и ангиной. Екатерина не отходила от его постели, но не допускала мысли (он так молод!), что болезнь кончится трагически. Вызванный в Царское Село доктор Вейкард на вопрос государыни: «Что у него такое?» – не пощадил ее, ответив: «Злокачественная лихорадка, Ваше Величество. Он от нее умрет». Опытный врач предостерегал: болезнь заразна, просил (даже посмел требовать), чтобы Екатерина покинула комнату больного, тем более что у нее начались боли в горле. Она, ни секунды не колеблясь, пренебрегла советом врача, осталась рядом со своим Сашенькой.
25 июня он скончался от удушья у нее на руках. Она рыдала, никого не хотела видеть, даже внуков. Через 8 дней она написала Гримму (кругом так много людей, а поделиться она может только с ним): «Я погружена в глубокую скорбь, моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невозвратимой потери моего лучшего друга. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усвоил мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделяющий мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моими радостями. Словом, я имею несчастье писать вам, рыдая… Не знаю, что будет со мной; знаю только, что никогда в жизни я не была так несчастна…».