Принцессы оазиса
Шрифт:
— Белые считают, что их. Но он был нашим и будет наш.
— Они нас не прогонят?
— Нет. Торговля — единственное средство примирения, и мы им пользуемся. И потом часть города по-прежнему принадлежит арабам.
— А что вы покупаете у белых?
— Мой отец — оружие, чтобы сражаться против них же. А они берут у нас ковры, лошадей, баранов. На арабском рынке мы покупаем продукты, ткани, украшения для женщин, каких не делают у нас, — ответил Идрис и пообещал: — Я тебе что-нибудь подарю.
— Почему ты решил
— Отец говорил о вас с большим сочувствием. Он считает, что вы, как нездешние, да к тому же самые бедные, нуждаетесь в помощи. Поддерживать слабых — занятие, достойное благородных людей. А еще… ты показалась мне не такой, как все. Когда ты сидела на краю оазиса и что-то чертила на песке, а потом смотрела вдаль, в твоем лице была такая тоска! Но я не видел слез, потому что ты плакала сердцем. Со мной, — Идрис вздохнул, — когда я потерял маму, было то же самое. Я так же уходил на край оазиса и молча просил сочувствия у пустыни.
— Тебя никто не утешал? — тихо спросила Анджум, подумав про его отца и многочисленных родственников.
— Отец сам чуть не сошел с ума. Остальные мужчины считали, что и он, и я должны сами справиться с горем, а женщины, — он запнулся, — возможно, были даже рады, потому что отец слишком сильно любил мою мать.
Анджум понимала: им обоим хотелось заполнить какую-то пустоту. Одиночество сделало их наблюдательными и восприимчивыми к чужим страданиям. Девочка ощутила смешанное чувство боли и облегчения. Она обрела человека, близкого если не по крови, то по духу.
Она вернулась обратно оживленная и бодрая. Родители давно не видели ее такой. Время, проведенное с Идрисом, казалось чудесным, и впереди было еще много таких замечательных дней. Конечно, у ее названного брата были свои мальчишеские (считай — мужские) дела, но он обещал, что они с Анджум все равно станут видеться.
Родителям казалось, что Анджум наконец избавилась от печали, вызванной потерей сестры. Они ошибались в этом, так же как она ошибалась в их чувствах, думая, что они уже не вспоминают Байсан.
С одной стороны, Гамаль и Халима были рады общению Анджум и Идриса, но с другой — их что-то настораживало.
— Хорошо ли, что наша дочь общается с сыном шейха? — спросила женщина у мужа.
Мужчина пожал плечами.
— Я думал об этом. Пока они дети, это не вызовет толков. И если отец мальчика — а он же правитель оазиса! — не против, тогда…
— Кто знает, — с воодушевлением подхватила Халима, — вдруг потом Анджум сможет получить работу в гареме шейха!
— Мы пришлые, — напомнил Гамаль.
— Но нас приняли.
— Пройдет много времени, прежде чем мы станем здесь своими, — ответил мужчина, и спустя несколько дней его слова подтвердились.
По утрам Анджум с удовольствием ходила к колодцу. Ей очень нравилась здешняя вода, а особенно то, что ее было вдоволь.
В стороне несколько мужчин (дойкой крупного скота у бедуинов занимались исключительно представители сильного пола) доили верблюдиц, наполняя твердые снаружи и скользкие внутри сосуды из засушенного вымени этих животных. Анджум с удовольствием подумала о том, как, вернувшись к шатру, выпьет сладкого верблюжьего молока и поест вкусных лепешек, которые испекла мать.
Если вдоволь воды и еды — это уже счастье, подумала Анджум и тут же сказала себе: как жаль, что Байсан не может разделить с ней все, что произошло и происходит в последние дни.
Девочка впервые задала себе вопрос, не было ли расставание с сестрой своеобразной платой за новую, лучшую жизнь? Почему какие-то неведомые силы привели их в этот оазис, тогда как все остальные погибли, — даже Джан, казавшаяся бессмертной предсказательница и колдунья, хранительница памяти племени!
Почувствовав, что настроение начинает портиться, Анджум решила не ломать голову над вопросами, ответ на которые известен только Аллаху. Опустив ресницы, она позволила солнечному теплу ласкать свое лицо. Мягкий утренний свет проникал сквозь закрытые веки, и она ощущала внутри его радужные отблески.
Открыв глаза, Анджум с удивлением увидела девочку, которая стояла перед ней, преграждая дорогу к колодцу. Та была выше, сильнее и крепче, потому что наверняка с рождения хорошо питалась. Во взоре незнакомки была уверенность в себе и — неприкрытая враждебность.
Анджум не понимала, что ей надо, а потому растерялась. На девочке была чистая рубашка с вышитыми рукавами и воротом, бело-голубые бусы и браслеты от сглаза, явно купленные на городском рынке. К ее косичкам были привязаны блестящие монетки.
Сняв кувшин с плеча, обняв его руками и прижимая к груди, Анджум молча ждала.
Несколько секунд незнакомая девочка разглядывала ее своими недобрыми глазами, а потом неожиданно произнесла:
— Ты уезжала с Идрисом из оазиса. Ты встречаешься с ним. Кто тебе позволил!
Она произнесла имя мальчика так, будто была с ним в родственных или приятельских отношениях.
— Он сам предложил мне стать моим братом, — прошептала Анджум.
Незнакомка презрительно фыркнула.
— Братом?! Да как ты смеешь! Ты нам чужая. Ты оборванная и грязная.
Девочка задрожала. Она испуганно смотрела на собеседницу. Она знала: только кажется, будто женщины всецело зависят от мужчин. На самом деле, им многое по плечу, и они обладают оружием, недоступным и непонятным сильному полу.
— А ты кто? — рискнула спросить Анджум, и незнакомка высоко подняла голову.
— Я Кульзум, сестра Идриса.
Девочка вспомнила, что мальчик говорил, будто у него есть только взрослые сестры. Нежели солгал? Но зачем?