Принцессы оазиса
Шрифт:
После уроков Идрис направился к муаллиму Ризвану. Никто не осмеливался нарушать покой учителя без веской причины. Но Идрис был полон решимости.
Муаллим Ризван сидел на коврике, скрестив ноги. Перед ним лежала книга, но он не читал, потому что его глаза были неподвижны. Идрису почудилось, будто наставник пребывает в некоем тонком, тайном, загадочном мире, таким одухотворенным казалось его лицо. Мальчик вспомнил, как учитель утверждал, будто человек способен испытывать состояния, которые нельзя передать словами, коим можно только внимать. И тут же подумал, что нечто
Идрис попятился, собираясь уйти, и в этот миг муаллим Ризван посмотрел на него.
— Что тебе надо? — спросил он, мгновенно превращаясь из таинственного мудреца в земного наставника.
— Я… я собирался узнать, нельзя ли мне заплатить за обучение Наби?
— С чего бы вдруг?
— Я знаю, что у него не хватает денег. Если вы позволите…
Низко поклонившись, Идрис остался стоять, потупив взор, как того требовали нормы послушания. Некоторое время муаллим Ризван пристально разглядывал юного бедуина, а потом обронил:
—Наби внес плату.
Мальчик встрепенулся.
— Он сам?
— Да. Сказал, что деньги передал отец. Так что ты зря беспокоишься.
Вновь поклонившись и пробормотав извинения, Идрис вышел. Он чувствовал себя растерянным. Что-то явно было не так, но пока он не мог понять, что именно.
Сидя в отведенной им комнате, Наби занимался своим любимым делом: постигал тайны слов.
— Смотри, — воодушевленно заявил он приятелю, — «таарик» — это и «поздний посетитель», и «ночной гость», и «утренняя звезда», «тарик» — и «путь», и «дорога», а «ан Тарик» — «путем», «посредством» и «через». Ты улавливаешь связь?
Идрис присел рядом, не отвечая на вопрос, ибо сейчас его волновало совсем другое.
— Ты заплатил за обучение? — спросил он.
— Ах, да! — произнес Наби. — Я забыл тебе сказать.
— Отец прислал деньги?
— Да, передал через знакомого человека: он и прежде часто так делал, — ответил мальчик и вновь погрузился в чтение.
Идрису почудилось, что Наби хочет поскорее прекратить разговор о деньгах.
Когда друга не было в комнате, что-то заставило юного бедуина заглянуть под циновку, и он с изумлением увидел, что мешочек с деньгами исчез. Идрис не знал, что подумать, его била дрожь. Он не мог заставить себя спросить у приятеля, не знает ли тот, куда подевались деньги, как не считал возможным сообщить об этом наставнику. А если тот подумает на Наби? А если мешочек украл действительно он?! Нет, это было немыслимо!
Весь день его терзала душевная боль не столько от потери денег (хотя Идрис знал, что без них ему придется нелегко), сколько от сомнений, которые поселились в душе.
Никогда прежде Идрис так сильно не желал очутиться в пустыне, постоять на краю оазиса, молча глядя на горизонт и чувствуя, как в душу проникает тишина. Находясь в песках, человек не способен запутаться в иллюзиях и грезах. Пустыня не терпит лжи, ее единственным обманом может стать только мираж.
Вечером, когда другие мальчишки резвились во внутреннем дворе, юный бедуин неподвижно сидел в углу, прислонившись к нагретой дневным солнцем каменной стене,
— Эй, чье это? — послышался крик, и мальчик вздрогнул.
Посреди двора стоял Максуд и размахивал небольшим мешочком, тем самым, в каком недавно хранились принадлежавшие Идрису деньги.
Юный бедуин подошел к сыну эмира.
— Где ты его взял?
— Он валялся под деревом. А что? Это твой? Но он совершенно пуст. Что в нем было?
Максуд смотрел вызывающе, нагло и, как показалось Идрису, с неким безжалостным пониманием.
— Отдай! — коротко произнес Идрис и выхватил мешочек из него рук.
— Похоже, тебя обокрали? Интересно, кто это сделал?
— Это не твое дело!
— Почему не мое? А если завтра обворуют меня? Надо сказать муаллиму.
Идрис заметил, что глаза стоявшего неподалеку Наби стали просто огромными. А потом тот повернулся и молча скрылся из виду.
— Может, это сделал твой сосед? — продолжал наседать Максуд.
— А может, ты?
— Я?! Ты забываешься, бедуин! Я — сын эмира, да чтоб я стал красть! Мой отец способен купить твой оазис вместе со всем, что в нем есть!
Он хотел схватить Идриса за грудки, но тот решительно оттолкнул его руку. Что-то в лице сына шейха дало Максуду понять, что сейчас с ним не стоит связываться.
На следующее утро, еще до занятий, Идриса вызвал муаллим Ризван.
По полу и стенам его комнаты рассыпались ярко-желтые, напоминавшие растопленное масло блики, небо в окне имело насыщенный бирюзовый цвет и пересекалось ветками зелени, но лицо наставника было строгим и мрачным. Он сухо произнес:
— Я узнал, что у тебя пропали деньги. Ты кого-то подозреваешь?
Идрис помотал головой.
— А Наби? Ты наверняка доставал при нем свой мешок. Остальные едва ли знали, где он хранится.
— Наби станет последним, на кого я укажу, — твердо произнес Идрис. — Я доверяю ему, как никому другому.
Взгляд муаллима Ризвана сделался жгучим и острым.
— Ты прилюдно обвинил в краже одного из учащихся. Максуд — представитель высшей знати! Это твой второй мустакрух.
— Я его не обвинял, — возразил Идрис. — Максуд заподозрил Наби, и я просто спросил, а не он ли сам это сделал.
Услышав такую дерзость, учитель нахмурился. Этот сын пустыни явно был склонен нарушать правила. Еще ни один из учащихся масхаба не осмеливался возражать самому муаллиму!
— Указать на того, кто знал, где хранятся деньги, — первое, что приходит в голову каждому! А ты проведешь три дня взаперти на одной воде.
Сын шейха с достоинством поклонился. В его лице ничего не дрогнуло. Отец с детства учил его принимать невзгоды и лишения бесстрастно и твердо.
Вернувшись в свою комнату, Идрис увидел, что Наби страшно смущен и взволнован. Кажется, в отсутствие приятеля он даже плакал.