Пристанище пилигримов
Шрифт:
Для меня было гораздо важнее поставить «галочку» с очередной нимфой, нежели получать от общения и совокупления с ней хоть какое-то удовольствие, – я просто занимался коллекционированием «бабочек», как это делал достопочтенный Владимир Владимирович Набоков. Я не любил женщин и не хотел их – как и в подростковом возрасте я оставался убеждённым гинофобом.
Однажды меня посетила странная мысль: «А может, я латентный гомосексуалист?» Я начал присматриваться повнимательнее к своим друзьям, особенно когда мы парились в бане или после тренировки принимали душ. Когда я представил себя на секундочку в этой роли, то я почувствовал
С Мансуровой в самом начале было довольно жарко: её холёное тело и утончённая сексуальность заставили этот спящий вулкан слегка побулькать, но появился ребёнок – агрессивная биологическая субстанция – и вытянул из этого уникального тела пять килограммов веса, после чего моя прекрасная Елена превратилась в бледное, совершенно бескровное существо с выпадающими волосами и подкожными растяжками. В её глазах воцарилась пустота и жуткая усталость, а с моей стороны последовало полное охлаждение и вялый промискуитет.
Я снова давил девушек одну за другой, словно дымящиеся окурки в пепельнице. Так, наверно, продолжалось бы до самой старости, и я бы никогда не познал всё пожирающей на своём пути, беспощадной, бесподобной, оглушительной, ослепляющей, искривляющей даже пространство и время, такой же яркой, как вспышка на солнце, и такой же разрушительной страсти.
Если бы я не встретил 14 февраля 2000 года эту маленькую, чернявую, хрупкую, с дьявольской искрой в бездонных как омут глазах, я бы никогда не догнал самого себя и не стал бы тем человеком, который меняет не только себя, но и окружающий мир; я бы никогда не осознал, что такое жизнь, смерть, любовь… Но мы никогда не говорили о любви. Никогда. В наших отношениях не было романтического флёра – это была первобытная страсть двух дикарей, которую стыдливо прикрывают в обществе фиговым листочком…
Мы сорвали все запреты и плясали голыми под звуки тамтамов и прыгали через костёр полыхающих иллюзий. Мы явили миру квинтэссенцию того, что называется «истинной человеческой сущностью». Мы были счастливы до тех пор, пока жили только «online» – только здесь и сейчас, не задумываясь о будущем, – пока наслаждались только одной встречей, а после этого расставались навсегда. Это были изумительные качели.
Когда я вспоминал про «высокие человеческие отношения», мне становилось смешно: эта молоденькая девочка показала мне иную реальность. Как выяснилось, в свои тридцать три года я был полным профаном в любовных играх. Татьяна научила меня дышать полной грудью и радоваться каждому мгновению. Она научила меня доставлять и получать истинное наслаждение в сексе. Я не ждал от неё любви или какого-то понимания – зачем? В моём распоряжении были её роскошное тело и маленькая слюнявая дырочка – мне этого хватало с лихвой.
Она стоит в колено-локтевом положении, а я не могу оторвать глаз от этого восхитительного зрелища: тонкая талия, фермуар изогнутого позвоночника, карикатурно выпуклые ягодицы, напоминающие валентинку, – так красива может быть только валькирия, спустившаяся с небес на землю.
Она открытой ладонью придерживает лихого скакуна… «Больно», – шепчет она и начинает медленно сползать, и вот уже погоняет сверху, втыкая в мои бока нетерпеливые шпоры. Вздрагивает её упругая грудь, красиво очерченная в свете настольной
Из темноты наплывает её античное лицо с изогнутыми бровями и чёрными прядями, ниспадающими на грудь… Она внимательно смотрит в мои глаза, и мне кажется, что это взгляд Будды, проникающий в самую глубину моей души, туда где заканчивается мой земной путь и начинается Вечность. Она это делает легко – без нажима, так словно для неё не существует преград и не существует законов физического мира. В такие моменты я отчётливо понимаю, что она – ведьма.
Я обмираю от страха – это последняя наша встреча. Я не могу её потерять… Я искал её миллионы лет во всех измерениях, прибывал в бесконечных реинкарнациях и прошёл путь от простейшей монады до величайшего творца. Меня топтали ногами, и целовали мои ноги. Меня убивали, и я убивал. Повсюду меня преследовал демон Одиночества, и пустыня простиралась перед моими глазами, и шли бесконечные караваны, и над горизонтом поднимались миражи, и грифы парили над моей головой, и угасающее солнце сходило в огненно-рыжую купель… Я не могу её отпустить – я заслужил право быть счастливым.
Она выпускает последний пар, шепчет с изможденным видом: «Я устала», – и превращается в мягкую тряпичную куклу. Я перестаю для неё существовать, хотя нахожусь ещё внутри, и превращаюсь в жалкий рудимент её чрева. Всё, что было до этого, кажется ей коротким бессмысленным эпизодом, а я словно плюю на раскаленную сковородку, «мотор» разгоняется до красной отметки, стучат клапана, темнеет в глазах, а потом наступает полная тишина, немота, забвение, и только кружится в пространстве наша планета, как отыгравшая пластинка.
Откуда-то издалека доносится её голос:
– Протяни руку…
– Что?
– Дай сигарету.
– Где?
– Ты что, отъехал? – спрашивает она; её глаза становятся лукавыми, щёки наливаются веселящей свежестью, а в уголках губ появляются милые ямочки.
– Ага… Ненадолго.
– Ещё не хватало, чтобы насовсем…
– Ну зачем ты меня опять раздел? – спрашивает она капризным тоном и шлёпает меня игриво по плечу. – Мне уже надоело одеваться! Сколько можно?
– Не одевайся… Ночуй у меня.
Я протягиваю ей сигарету, и мы закуриваем прямо в постели.
– Я же тебе сказала, что у меня – концерт. К тому же я люблю ночевать дома: мне мама колыбельную песенку поёт перед сном.
– Шутишь?
– Ни в коем случае, – заявляет она на полном серьёзе. – Я без колыбельной заснуть не могу и начинаю лунатить… Открываю холодильник и жру всё подряд… А мне ведь нельзя больше пятидесяти килограммов… Светка из коллектива попрёт.
– Ты поэтому столько куришь?
– Ага… Чтобы не разжиреть, – отвечает она, нагло выпуская дым мне прямо в лицо.
Ритм сердца становится ровным, по всему телу расползается блаженство, веки закрываются сами собой, и появляется обманчивая эйфория – всё будет хорошо, всё устаканится, и будет нам всем счастье. Только лишь одно беспокоит: до меня доносится стук каблуков, – они надвигаются издалека в многослойной тишине дождливого вечера.
Таня поднимает голову с подушки и смотрит на часы – 22:33. Я пытаюсь поймать её взгляд – хочу уловить в её глазах хоть какие-то чувства по отношению ко мне, хоть какую-то эмоцию, кроме безразличия, но мимо вновь проплывает акула с холодным ничего не выражающим взглядом.