Пристрастные рассказы
Шрифт:
Оттуда в Гайд-парк. Наемные пропагандисты дерут глотки. Вокруг каждого толпа. Больше о религии…
7.4.1930.Шотландские свитеры надо менять — колются. Паркер менять — плохое перо. Зеленый чай оказался невкусный. В Савой без смокинга не пустили. Поели у итальянцев. Ося все утро ходил по книжкам. Смешная книжонка в издевку над цензурой.
8.4.1930.Обедали в огромном Lyons'e и пошли в мюзик-холл Paladium. Изумительная танцевальная пара — что хочет, то и делает. Забыла там пакетик с только что купленными галстуками. Тут же вернулись, но их уже успели спереть!
9.4.1930.Завтракали в Парламенте,
10.4.1930.Смотрели в полпредстве «Генеральную линию». Бернард Шоу умирал со смеху — воспринял как эксцентрику и был доволен.
11.4.1930.Паспорта, визы, пластинки в His masters voice. Билеты, покупки — Селфридж каждый раз меня поражает, уж очень велик. Обед в китайском ресторане. Вечером — Kochran-revue: страшно дорогие костюмы; star — молоденькая недоделанная актрисочка; замечательный барабанщик, не то негр, не то загримированный негром, барабанил на всем. Еще поразительные номера: девушки в ложе — танец рук и разговор с экрана в публику, уход с экрана в зал и обратно.
Ужинали в венгерском ресторане…
13.4.1930.…До парохода ехали в вагон-ресторане. Пароход изумительный, очень большой, хорошо оборудованный для езды ночью. За кабины люкс, с ванными комнатами — приплата 4 гинеи. Мы едем в самой дешевой и все таки у нас отдельная маленькая комнатка. Совсем не качает.
14.4.1930.Встали в 5 утра. В 6 с чем-то сели в поезд, прямо в вагон-ресторан. Ели овсянку, ham and egg, [115] варенье.
115
Ветчина с яйцом (англ.).
До Амстердама ехали цветочными коврами, каналами, пестрыми домиками. Всё утро бродили по старому городу. До чего улицы узенькие! На бриллиантовую фабрику не попали, закрыта — пасха. Евреи идут из синагоги, не бритые, в цилиндрах с молитвенниками подмышкой и талесами [116] в футлярах.
Перед парикмахерскими пестрые палки, перед аптеками морды — старинные цеховые знаки.
Новые кварталы объехали на такси — сплошное стекло (как Корбюзье). Настроено удивительно много. Каждая улица по своему: с балконами, с круглыми углами, гармошкой (рисунок), с лакированными яркими дверями, с навесами вдоль всего тротуара и т. д.
116
Молитвенный шарф.
Огромный стадион, спортивные площадки. Один из кварталов — рабочий. По словам шофера, рабочие платят за квартиру из 3–4 комнат одну шестую своего жалованья.
От каналов вонь. Улички есть такие узкие, что от стены до стены рукой достать. Домишки валятся от старости. На улицах шарманщики, певцы, гармонисты — в невиданных количествах. Шарманки огромные, как органы. Перед биржей моряки с трубками — вероятно, привезли рыбу. Несметное количество сигарных и трубочных лавок. Чудесные трости. Купили Володе трость и коробку сигар.
Сейчас едем в Берлин.
Е. Ю. Каган в Лондон(Москва, 29 апреля 1930)
Милая моя мамочка,
Володя все 15 лет говорил о самоубийстве. Причины у него не было никакой — был пустяшный повод, невероятное переутомление и всегдашний револьвер на столе. Напиши подробно о себе.
Целуем тебя очень крепко.
4.6.1930.15-го в 7 ч. утра в Берлине в гостинице ждала телеграмма от 14-го — сегодня утром Володя покончил собой Лева… Бросились звонить в Москву, просила встретить на границе, подождать хоронить. Встретил Катанян. На границе любили, знали Володю. Ухаживали за нами как могли.
Приснился сон — я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: «все равно ты то же самое сделаешь». А во втором сне он сидел рядом с Норой и приставал к ней, а я что-то сказала по этому поводу. Он вскочил и приставил револьвер к виску. В ужасе я притворилась, что падаю в обморок. Он испугался, бросился ко мне и забыл стреляться.
Володик доказал мне какой чудовищный эгоизм — застрелиться. Для себя-то это конечно проще всего. Но ведь я бы всё на свете сделала для Оси, и Володя должен был не стреляться — для меня и Оси. Ося написал хороший сценарий о том, как рабочие предложили лучше снизить им плату, чем закрыть завод. Пишет с Колей оперетку о шикарном пролетарии для Станиславского и сценарий для парка культуры и отдыха для Радлова.
Ездила в Зеленый город. Макетики смешные, но бестолковые.
5.6.1930.Ося хорошо придумал — выступления рефовцев в литгазете по отношению к Раппу — от печатных органов и индивидуально — жаловаться на отсутствие литературы, пока они теоретизируют.
Звонил Безыменский по поводу Володиных эпиграмм. Ося успокоил его, что не будут печатать.
Ося поссорился с Бромбергом из-за Володиной выставки. Бромберг торопит, чтобы она к 16-му была закончена, а то откроется чеховская выставка, куда надо будет ходить через Володину и будет (для Чехова) некрасиво.
7.6.1930.Плачу из-за Володи и из-за себя — это то же самое.
Вечером Ося, Катанян, Петя, Перцов разговаривали как выступить по поводу Раппа.
Коля написал такие плохие стихи «Последний разговор», что я когда прочла, расплакалась — обидно стало. И заглавие какое-то романское. Он пришел поздно с Вагранки — там кружок.
8.6.1930.Утром плакала. Вчера на ночь тоже.
Говорила по телефону с Арватовым. Не хочет больше лечиться. Говорит — «я коммунист, я должен работать, а не лечиться. Ужасно идти навстречу гробу, чтобы он принял меня здоровенького — гробу все равно, примет и больного. Слишком быстрый темп, работа в лоб — боюсь мне ничего не останется». Просит сладенького, трудно достать. Сегодня не нашла нигде ничего. Просит приехать — хочет обнять, поцеловать, поговорить о Володе.
Жалко себя. Никто так любить не будет, как любил Володик.
9.6.1930.Очень одиноко. Застрелилась бы сегодня, если б не Ося.
Всю ночь снился Володя: я плакала, уговаривала не стреляться, а он говорил, что главное на свете это деньги, что без денег не стоит жить. Все это происходило на заседании в каком-то дворце со сборной мебелью. В кресле сидели какие-то «дамы». Володя превратился в Тамару Беглярову, я продолжала ее уговаривать!
10.6.1930.Ни сластей для Арватика, ни окантовок для Володиных фотографий. Не могла войти в Володину комнату — забыла взять ключи.