Приступить к ликвидации
Шрифт:
– Пошли, - сказал он Данилову, - навестим гражданина Суморова Андрея Климыча.
Третья квартира была на первом этаже. По раннему времени светомаскировочные шторы еще не поднимали. Кроме штор в окошко были вделаны решетки из толстого железа. Берег свою квартиру завмаг.
– Привыкает, - Никитин бросил папиросу.
– Решетка-то прямо тюремная.
Стучать им пришлось долго. Видно, крепко спали в этой квартире.
– Кто?
– наконец послышался за дверью женский голос.
– Из домоуправления, -
Дверь распахнулась. На пороге стояла миловидная блондинка в шелковом халате, по которому летали серебряные драконы. Она была хорошенькая, молоденькая, теплая со сна.
– Ой!
– вскрикнула она.
– К кому вы? К кому?
– К вам, - сказал Трефилов, по-хозяйски входя в квартиру.
– Хозяин-то где?
– Нет его. Нет. На базу уехал.
– А врать старшим нехорошо.
Трефилов и Данилов вошли в спальню. На широкой старинной работы кровати, отделанной бронзой, кто-то лежал, укрывшись с головой одеялом. Трефилов сдернул его, и Данилов увидел маленького лысого человека в яркой атласной пижаме.
– Что же это вы, Суморов, к вам гости пришли, а вы в пижаме?
– Я сейчас, я сейчас...
Никитин пересек комнату, он привычно проверил под подушкой, потом взял висящую одежду, похлопал.
– У меня лично нет оружия, не имею.
– Береженого бог бережет, не береженого конвой стережет, - мрачно сострил Никитин.
– У меня постановление прокурора на производство обыска в вашей квартире и во всех подсобных помещениях. Согласны ли вы выдать добровольно незаконно полученные продукты?
Суморов уже переоделся в полувоенный костюм, первая растерянность прошла, и он оценивающе разглядывал офицеров милиции, мучительно высчитывая, что для него выгоднее.
– Запишите добровольную выдачу.
– Битый, видать, сидел, - прокомментировал Никитин.
– Было, начальник, так как?
– Запишем, - твердо сказал Трефилов.
Никогда еще Данилов не видел в доме столько продуктов сразу. Десять ящиков шоколада, три - водки и шесть - портвейна, десять ящиков консервов, пять ящиков зеленого горошка, семьдесят буханок хлеба. Ванна была полна подсолнечным маслом, шкаф завален рафинадом.
Понятые, сжав зубы, смотрели на немыслимое богатство.
– Этими харчами, - сказал Трефилов, - неделю детский сад кормить можно.
Ленинградские оперативники старались не смотреть на продукты. И Данилов, вспоминая вчерашний разговор, думал о том, как тяжело было им, голодным, истощенным, изымать у этой сволочи продукты. Видеть, трогать и не взять ничего. В общем-то, какая разница - бриллианты, золото, деньги, продукты, для них они теряли свою первоначальную ценность, превращаясь в безликие предметы изъятия.
Один из оперативников побледнел. Под глазами резко обозначились синие круги, он, шатаясь, вышел в коридор.
– Ребята, - спросил Трефилов, - хлеб есть у кого-нибудь?
– Что такое?
– забеспокоился Данилов.
– Голодный обморок.
Никитин выскочил в коридор, где на стуле, беспомощно опустив руки, сидел оперативник, вынул из кармана шинели сухарь и кусок сахара, сунул ему.
– Воды принесите.
Он смотрел, как медленно, словно неохотно, ест этот немолодой, изможденный человек, и сердце Николая наливалось ненавистью. Никитин ногой распахнул дверь в комнату, рванул застежку кобуры.
– Гад!
– крикнул он.
– Я на фронт пойду, но не жить тебе!
Он выдернул пистолет, услышал, как заверещал, закричал тонко толстенький человечек, прячась за шкаф.
Данилов крепко схватил Николая за руку.
– Пусти, - рванулся Никитин.
Данилов словно железом продолжал давить руку.
– Лейтенант Никитин, спрячьте оружие и выйдите из комнаты, взыскание получите позже.
Никитин словно во сне сунул пистолет обратно и, никого не видя, вышел в коридор.
– Товарищи, товарищи, - застонал за шкафом Суморов, - уберите этого психического...
– Мы вам не товарищи, гражданин Суморов. И обращайтесь к нам как положено. За действия своего сотрудника приношу извинения. Он будет наказан.
Вошли оперативники, обыскивавшие сарай.
– Там целый магазин, товарищ подполковник. Бочка повидла, пять ящиков водки, три мешка гречки, мешок меланжа, мука.
– Ну, Суморов, - Трефилов сел рядом с задержанным, - когда купец приедет?
– А время сколько?
– Девять.
– В полдвенадцатого.
А на стол продолжали выкладывать пачки денег, золото, камни. Лежали на полу штуки отрезов, дорогие шубы, блестящие кожаные пальто.
МУРАВЬЕВ
Он смотрел на продукты, вещи и никак не мог понять, для чего этот человек, лысенький, маленький, розовощекий, пошел на преступление. Суморов же жил в Ленинграде. Видел, как страдают люди, как гибнут от недоедания дети. Каким же надо быть негодяем, как надо любить эфемерные земные блага, чтобы пойти на самое страшное - лишить умирающего от голода куска хлеба.
"Купца" ждали в сарае. Сарай и квартира были приведены в порядок, и со стороны никто бы не увидел, что несколько часов назад здесь проходил обыск. Никитин, скрипя сапогами, мерил сарай по диагонали, насвистывая какой-то тягучий мотив.
– Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, - попросил Игорь.
– А ты глаза закрой, - мрачно посоветовал Никитин, но все же сел.
– Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.
– Я бы тоже, Коля, но закон.
– Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда "купцы" придут?