Присяжный
Шрифт:
– Как кому? Известно! Главному прокурору.
– Господину Жерминьи? – воскликнула Пальмира задыхающимся голосом. – Правда, вы его часто встречали у префекта и на скачках…
– Знаю я его или нет, вопрос посторонний, у меня есть к нему дело.
– Отец, умоляю вас, хорошенько обдумайте то, что намерены сделать. Что вы хотите сообщить главному прокурору?
– Ты сейчас это узнаешь. Не мучай меня, я чрезвычайно слаб и опасаюсь, что у меня не хватит сил исполнить мое решение.
Тон, которым он говорил, не допускал возражений. Пальмира поняла, что никакие ее убеждения не поколеблют воли отца. Она молча взяла в руку перо и написала под диктовку следующее письмо:
«Милостивый государь! Я намереваюсь довести до Вашего сведения факт, значение которого чрезвычайно важно для судебной администрации. Франсуа Шеру, приговоренный к смертной казни, не виновен в убийстве сборщика податей Теодора Бьенасси. Я имею право утверждать это, поскольку именно я, я один, виновник убийства. Я с глубокой скорбью сообщаю об этом несчастье и готов понести наказание за совершенный мною поступок. С этой минуты я нахожусь в Вашем распоряжении. С уважением и т. д.».
– И вы решитесь отправить это письмо? – с ужасом произнесла она, дописав последнее слово.
– Почему же нет, если я решился заставить тебя его написать!
– Но тогда мы погибнем оба!
– Погибнем… погибнем… надеюсь, что нет, – возразил де ла Сутьер мрачно, – но, что бы ни случилось, нам следует исполнить свой долг. Слушай, дитя, я никогда громко не кричал о чести, религии и порядочности, но внутренний голос говорит мне, что я поступлю как подлец, если сделаю иначе. Другой человек приговорен к смерти за проступок, совершенный мною. Итак, я открыто требую возмездия за свое преступление, я открою всю истину перед судом и покорюсь его решению. Нет другого способа выбраться из этой бездны. Что касается тебя, – прибавил он, – я использую все средства, чтобы отстранить тебя от дела!
– Отец, почему эта грозная ответственность не может лечь на меня одну? Я ушла бы в монастырь с самыми строгими правилами и провела жизнь в молитве…
– Несчастное дитя, разве не ради тебя я хотел скрыть от правосудия ужасную истину? Из-за тебя я опасался бесславия! Однако, – он внезапно переменил разговор, – меня утомляют эти рассуждения, к тому же они бесполезны. Дай сюда письмо, я подпишу его.
– Отец, еще раз умоляю вас все обдумать…
– Дай письмо. Ах, Пальмира, Пальмира! Дорого же я заплатил за твою покорность.
Девушка больше не возражала, она поставила поднос на постель перед отцом, который без малейшего колебания подписался под письмом.
– Теперь, – прибавил больной, в полном изнеможении опускаясь на подушки, – сложи письмо, надпиши адрес и отправь его на почту.
Пальмира лишь наполовину исполнила волю отца: когда бумага была вложена в конверт, письмо запечатано и написан адрес получателя, она сделала вид, что забыла корреспонденцию на столе. Больной не заметил этого, он лежал, закрыв глаза и в полузабытье. Его безмолвие и неподвижность длились так долго, что через какое-то время обеспокоили Пальмиру. Но тут он вдруг очнулся и знаком подозвал к себе дочь.
– Скажи мне всю правду, Пальмира, любила ты этого… молодого человека?
– Сначала думала, что люблю, – ответила она, закрыв лицо руками, – но позже поняла свою ошибку. Я была легкомысленным и сумасбродным ребенком, который позволил увлечь себя и поступал предосудительно, сам того не сознавая.
– Как приписывать одному ребячеству и легкомыслию поступки, последствия которых могли быть так ужасны? Пальмира, ведь ты получала письма и имела неосторожность отвечать на них!
– Не знаю, отец, читали ли вы записки, которые я получала и которые отдала вам на следующий день после несчастья. Речь в них идет исключительно о поэтических мечтаниях и чувствах, вполне позволительных между братом и сестрой. В моих письма не было ни одного выражения, ни одной мысли, которые заставили бы меня краснеть…
– Да-да, я читал эти туманные послания, однако я убедился, что этот молодой человек насмехался над тобой самым бесстыдным образом.
– Отец!
– Говорю тебе, насмехался, а помогало ему ненавистное создание, игравшее в этом деле роль злого духа. Как бы то ни было, а бумаги эти, невинные или обличительные, могут еще существовать, и их непременно отыщут.
– Я думаю, что этот молодой человек был честен, поэтому уничтожил их.
– Он был хвастуном и мог сохранить их… Это, однако, не все, Пальмира, я едва решаюсь выговорить… меня бросает в краску от одной мысли, что ты несколько раз ходила к нему на свидание…
– Я только два раза встречалась с Бьенасси в нескольких шагах от нашего дома, на большой дороге, и каждое из этих свиданий длилось не более нескольких минут. По моему строгому приказанию Женни Мерье оставалась при мне во время этих непродолжительных разговоров. А Бьенасси ограничивался самыми почтительными словами, в которых выражал пламенное желание получить мою руку.
– Пальмира, – с мрачным и раздраженным видом прервал ее де ла Сутьер, – разве я был слеп или лишился памяти? Разве я не видел, как этот развратник обнял тебя, а ты шутливо вырывалась из его рук?
– Боже мой! Что это вы говорите, отец? – воскликнула Пальмира с непритворным удивлением. – Я вас не понимаю!
– А выражаюсь я, кажется, ясно. Увидев, как слабо ты отклоняешь ласки соблазнителя, я и предался гневу, который помрачил мой рассудок. Я бросился вперед, ослепленный бешенством, и, когда сборщик податей падал, смертельно пораженный, ты убежала с криком ужаса. Не жестоко ли с твоей стороны, Пальмира, вынуждать меня возвращаться к этим тяжким воспоминаниям?