Притча
Шрифт:
– Вы носите сан священника?
– спросил связной.
– Я свидетельствую, - ответил старый негр.
– Но вы не рукоположенный священник. Как же вы могли обратить его в свою веру?
– Помалкивай, дедушка, - вмешался парень.
– Постойте, - сказал связной: - Я знаю. Он и вас сделал масоном.
– Допустим, - ответил старый негр.
– Вы с этим парнем думаете одинаково. Думаете, что, может, у меня не было права сделать его христианином, но знаете, что он никак не мог сделать меня масоном. Но что, по-вашему, легче взять на себя: сказать человеку, чтобы он поступал, как следует по мнению главы масонов - это такой же человек, стремящийся понять, что справедливо,
– Ладно, - сказал связной.
– Был октябрь...
– Но теперь они знали, где он. "Франция?" - спрашиваю я, а этот парень дергает меня за рукав: "Пошли, дедушка, пошли, дедушка".
– Где это?
– спрашиваю.
– Тоже в Теннесси?
– Идем, дедушка, - говорит парень.
– Я знаю, где.
– Да, - сказал связной парню.
– Сейчас мы побеседуем.
– И снова обратился к старому негру:
– И вы приехали во Францию. Я даже не спрашиваю, как вам это удалось без денег. Благодаря Богу. Не так ли?
– Благодаря Обществу, - сказал парень. Только он произнес "Societe".
– Так, - сказал связной парню. И спросил по-французски, на самом блестящем французском: беглом, быстром, лихорадочном арго, пришедшем в международные салоны через ночные клубы из парижских трущоб: - Интересно, кто объяснялся за него. Наверное, ты?
– Кто-то должен был, - ответил парень на лучшем французском, на языке Сорбонны, института. Старый негр слушал спокойно и безмятежно, потом сказал:
– Его мать из Нового Орлеана. Она умела говорить по-тарабарски. Вот откуда у него этот язык.
– Но не акцент, - сказал связной.
– Откуда он у тебя?
– Не знаю, - сказал парень.
– Просто я так говорю.
– А мог бы ты "просто говорить" на греческом, латыни или испанском?
– Не пробовал, - сказал парень.
– Думаю, смог бы, если они не труднее французского.
– Хорошо, - сказал связной, обращаясь теперь к старому негру.
– У вас уже было Общество, когда вы покидали Америку?
– И выслушал рассказ, тоже сбивчивый и невыразительный, словно во сне. Они были в Нью-Йорке, хотя год назад и не представляли, что земля простирается дальше, чем от Лексингтона, штат Кентукки, до Луисвилла, пока не прошли по ней, не прошагали ногами по твердой, стойкой земле с названиями Луизиана, Миссури, Техас, Огайо, Теннесси, - до тех пор эти слова означали неизвестно что, как Авалон, или Асталот, или Ильтима Фула. И вдруг в рассказе появилась женщина, "дама", немолодая, вся в мехах...
– Знаю, - сказал связной.
– Прошлой весной, когда вы приезжали в Амьен, она была с вами в автомобиле. Сын ее служит во французской эскадрилье, которую она снабжает деньгами.
– Служил, - сказал парень.
– Ее сын погиб. Он был добровольцем, одним из первых летчиков, погибших на французской службе. И снабжать деньгами эскадрилью она стала после его смерти.
– Потому что была заблудшей, - сказал старый негр.
– Заблудшей?
– сказал связной.
– А-а... Памятник ее сыну - машина, предназначенная убить как можно больше немцев, потому что один немец убил его? В этом и было ее заблуждение? И едва вы сказали ей об этом, она нравственно преобразилась, как конокрад тем утром в лесу, когда вы поговорили с ним, потом окрестили в ручье и спасли? Ладно, рассказывайте.
– Да, - ответил старый негр и продолжал: они втроем разбирались в том маршруте, почти как в очередности воплощений индийского божества; сперва, очевидно, квартира на Парк-авеню, потом, видимо, контора на Уолл-стрит, а потом другая контора,
– Обратились во французское консульство?
– спросил связной.
– Чтобы разыскать одного английского солдата?
– Шли бои под Верденом, - сказал парень.
– Под Верденом?
– сказал связной.
– Это в прошлом году. В шестнадцатом. И до шестнадцатого года...
– Мы шли пешком и работали. Потом дедушка услышал...
– Их было очень много, - сказал старый негр.
– Мужчин и парней, месяцами идущих в эту грязную канаву убивать друг друга. Очень много. Их негде было хоронить. Убить можно только тело человека. Голос его убить нельзя. И если тел столько, что негде хоронить, их тоже слышно.
– Даже если они лишь вопрошают: "Зачем?", - сказал связной.
– Что может встревожить больше, чем вопросы человека: "Скажи, зачем? Скажи, как? Укажи мне путь?"
– А вы способны указать ему путь?
– Я способен верить, - сказал старый негр.
– И поэтому французское правительство отправило вас во Францию?
– Дама, - сказал парень.
– Она оплатила дорогу.
– Она тоже верила, - сказал старый негр.
– Все они верили. Деньги тут ничего не значили, потому что все поняли, что одними деньгами ничего не добьешься.
– Хорошо, - сказал связной.
– Как бы там ни было, вы приехали во Францию...
И услышал вот что: пароход; в Бресте был небольшой комитет из офицеров-штабистов, его члены отправили их если и неспециальным поездом, то по крайней мере идущим быстрее всех невоенных; дом, дворец, пустой и гулкий, уже ждал их в Париже. Правда, полотнища над герцогскими воротами пока еще не было, еще обдумывалось содержание надписи. Но его вскоре повесили, и дом, дворец, недолго оставался пустым сперва стали появляться женщины в черном, старухи и молодые с детьми на руках, потом и мужчины-калеки в небесно-голубой форме со следами окопной грязи, они приходили туда посидеть на временных жестких скамейках, и даже не обязательно повидать его, потому что он занимался поисками своего компаньона, своего Мистари, он рассказал и об этом: как ездил из военного министерства в Париже в государственный департамент на Даунинг-стрит, на Уайтхолл, а потом в Поперинг, пока местонахождение этого человека не было наконец установлено; он (историю нью-маркетского коня на Уайтхолле знали и помнили) мог бы при желании стать грумом у заместителя командующего, но вместо этого записался в лондонский полк, потом, едва обучась наматывать обмотки, попал на распределительный пункт и мог бы до конца войны быть грумом-коновалом-конюхом в полку гвардейской кавалерии, но он обучил своего сержанта играть в кости на американский манер, выиграл освобождение от этой должности и вот уже два года был рядовым в действующем батальоне нортумберлендских пограничников.
– Только, когда вы наконец отыскали его, он почти не разговаривал с вами, - сказал связной.
– Он еще не готов, - сказал старый негр.
– Мы можем подождать. Время еще есть.
– Мы?
– спросил связной.
– Бог и вы?
– Да. Даже если она окончится в будущем году.
– Война? Это война. Так сказал вам Бог?
– Ничего. Смейтесь над Ним. Он стерпит и это.
– Что же еще мне делать?
– сказал связной.
– Разве Он не предпочтет смех слезам?
– Он не глух ни к слезам, ни к смеху. Для Него все едино: Его можно опечалить и тем, и другим.