Притча
Шрифт:
Старуха без колебаний протянула ему закрытую сумку.
– Сосчитайте сами.
– А как вы заберете эт... его? Не понесете же на руках.
– У меня есть телега с лошадью. Она стоит за станцией с тех пор, как мы вчера прослышали, зачем вы едете.
– Как прослышали?
– спросил Взломщик - Это же секретное дело.
– Не все ли равно?
– ответила она с легким раздражением.
– Считайте деньги.
Но Взломщик не стал открывать сумку. Он повернулся к Морашу.
– Иди с ней и подгони телегу. Поставишь у окна с той стороны. И поживей. Ландри
Все было сделано быстро. Открыли окно; почти тут же Мораш подогнал телегу, грузная крестьянская лошадь ошалело неслась тяжелым галопом. Мораш резко остановил ее; ему подали из окна обернутое брезентом тело. Он бросил вожжи сидевшей рядом старухе, вскочил на сиденье; взял тело, уложил в телегу и спрыгнул на землю; в тот же миг Взломщик бросил сумку из окна на дно телеги.
– Поезжайте, - сказал Мораш старухе.
– С глаз долой. Побыстрее.
Она уехала. Мораш поднялся в вагон.
– Сколько там?
– спросил он у Взломщика.
– Я взял сто франков, - ответил Взломщик.
– _Сто франков_?
– изумленно переспросил другой солдат.
– Да, - ответил Взломщик.
– И завтра меня будет мучить совесть, что взял так много. Зато выйдет по бутылке на каждого.
Он протянул деньги тому, кто говорил последним,
– Сбегай принеси.
– Потом обратился к остальным: - Закройте гроб. Или ждете, чтобы пришел Ландри и помог вам?
Они положили крышку на место и воткнули гвозди в старые отверстия. Абсолютный минимум рассудительности заставил бы их или по крайней мере надоумил положить в гроб какой-нибудь, все равно какой, груз, но им было плевать на рассудительность. Вернулся ганимед, держа у груди ветхую корзину; ее выхватили у него, прежде чем он успел влезть в вагон, владелец штопора стал торопливо откупоривать подаваемые бутылки.
– Корзину он просил вернуть, - сказал ганимед,
– Ну так отнеси, - ответил Взломщик, и больше никто к этому не возвращался; солдаты хватали бутылки, едва из них была вынута пробка, и вернувшийся через час сержант был потрясен - не разгневан: потрясен до глубины души, Но тут уж он был бессилен, потому что теперь они были поистине в коматозном состоянии, валялись и храпели в смеси соломы, мочи, блевотины, пролитого коньяка и пустых бутылок, неуязвимые и свободные в этом забвении; к вечеру паровоз подцепил вагон, отвез его в Сен-Мишель и поставил на путь по другую сторону станции: проснулись они лишь благодаря яркому желтому свету, льющемуся в окна, и стуку молотков по крыше, потревожившим Взломщика.
Голова у него раскалывалась, он стиснул ее ладонями и поспешил зажмурить глаза от невыносимого света, ему казалось, что такого яркого восхода никогда не бывало. Свет очень походил на электрический; он не представлял, как может пошевелиться в нем, чтобы встать, и, даже уже будучи на ногах, пошатываясь, пока не собрался с силами, он не представлял, как совершил этот подвиг, потом, опершись рукой о стену, стал пинками приводить одного за другим в чувство или по крайней мере в сознание.
– Вставайте, - сказал он.
– Вставайте. Нужно убираться отсюда.
– Где мы?
–
– В Париже, - ответил Взломщик.
– Уже завтра.
– О господи, - раздался чей-то голос.
Потому что пробудились уже все и к ним вернулась даже не память, потому что и в коматозном состоянии они ничего не забывали, а ощущение опасности, словно к лунатикам, проснувшимся на оконном карнизе сорокового этажа. Они уже протрезвели. У них даже не было времени отлежаться.
– Да, господи, - произнес тот же голос.
Они поднялись, дрожа и пошатываясь на нетвердых ногах, кое-как вышли наружу и столпились, щурясь от яркого света, пока не привыкли к нему. К тому же свет был электрическим, еще стояла (нынешняя или завтрашняя, они не знали, и пока что им было все равно) ночь; два прожектора из тех, какие были во время войны у зенитчиков, освещали вагон, в их лучах люди на лестницах обивали черным крепом свесы вагонной крыши. Это был не Париж.
– Мы еще в Вердене, - сказал второй.
– Значит, станцию перенесли на другую сторону путей, - сказал Взломщик.
– Все-таки это не Париж, - сказал третий.
– Выпить бы...
– Нет, - сказал Взломщик.
– Получишь кофе и чего-нибудь пожевать.
– Он повернулся к ганимеду.
– Сколько денег осталось?
– Я отдал их тебе, - сказал ганимед.
– Черт возьми, - сказал Взломщик, протягивая руку.
– Выкладывай.
Ганимед выудил из кармана несколько монет и скомканных бумажек. Взломщик взял их и быстро сосчитал.
– Может, и хватит, - сказал он.
– Пошли. Напротив станции находилось небольшое бистро. Он повел их туда - там была маленькая оцинкованная стойка, у которой стоял человек в крестьянской вельветовой куртке, и было два столика, за которыми остальные посетители в грубой крестьянской или рабочей одежде сидели со стаканами кофе или вина, играя в домино; все они обернулись, когда Взломщик вошел со своей компанией и повел ее к стойке, где громадная женщина в черном спросила:
– Messieurs? {Господа? (фр.).}
– Кофе, мадам, и хлеба, если он у вас есть, - ответил Взломщик.
– На кой мне кофе?
– сказал третий.
– Я выпить хочу.
– Не волнуйся, - сказал Взломщик негромким, яростным голосом, даже чуть понизив его.
– Побудь здесь, пока кто-нибудь не придет и не поднимет этот ящик или даже откроет его. Я слышал, что перед подъемом по лесенке всегда дают выпить.
– Может, удастся найти другой...
– начал четвертый.
– Замолчи, - сказал Взломщик.
– Пей кофе. Мне надо подумать.
Тут послышался новый голос:
– В чем дело, ребята? Что-нибудь стряслось?
Этот человек стоял у стойки, когда они вошли. Теперь они уставились на него - перед ними был крепкий, коренастый мужчина, очевидно фермер не такой уж старый, как им сперва показалось, с круглым, жестким, недоверчивым лицом, на отвороте куртки у него была орденская ленточка - не из высших, но вполне достойная, под стать той, что носил Взломщик; возможно, именно поэтому он и подошел к ним, они с Взломщиком быстро оглядели друг друга.