Приведен в исполнение... [Повести]
Шрифт:
— Что желаете, товарищ?
— Нам нужно позвонить, товарищ… — улыбнулся Анатолий Кузьмич. — Но я не вижу телефона?
— Вот, извольте, — провизор повернул ключ и вынул из шкафчика старинный бронзовый аппарат. — У меня пятеро сыновей, — объяснил он. — Балуются… Тут микрофон и слуховая трубка отдельно, монстр, его еще мой дед в Париже приобрел…
— Это изумительно! — согласился Анатолий Кузьмич и поднес слуховую трубку к уху, а микрофон — к лицу Шаврова.
—
— Барышня… — начал он, чувствуя, как обмирает в груди и толстым непослушно-неповоротливым становится язык. — Мне… 315–210… Кто у аппарата?
— Еремин здесь… Шавров, я тебя узнал, слушай, а вслух не повторяй. От нас ушел Сушнев, сторож с кладбища. На вид лет 70, мумия. Это опасный преступник, понял?
— Понял, — он покосился на смешливые глаза Анатолия Кузьмича — тот был очень доволен услышанным, и продолжал: — Убавь два часа, все…
— Спасибо, — Анатолий Кузьмич взял Шаврова под руку, подтолкнул к дверям. — И вам, товарищ, огромное спасибо, — повернулся он к провизору. — Пусть ваши дети вырастут хорошими людьми… И продолжают ваше полезное дело.
Вышли на улицу, Анатолий Кузьмич жестом подозвал экипаж.
— Поезжайте домой… — он сочувственно улыбнулся. — Я хотел вас с собой взять. Но вижу — устали вы. И то правда — тяжелый день… Да и Сушнев, наверное, в бешенстве, как бы он вас не прибил… Да вы садитесь.
Шавров повернулся и увидел Храмова.
— Гора с горой… — развел тот руками.
— Юрий Евгеньевич пока с вами побудет… — объяснил Анатолий Кузьмич. — С вами и с вашей очаровательной женой… — с улыбкой уточнил он. — Поторопитесь, время не терпит.
Все замкнулось, сошлось. Шавров замычал, словно от нестерпимой зубной болта.
— Зачем вам… это? Зачем? — он замотал головой, появилось ощущение воды в ушах. — Вы же все заберете без шума, без драки, ведь и у вас будут убитые, если что…
— Вот вы о чем… — сузил глаза Анатолий Кузьмич. — Значит, — нам вы в принципах отказываете? Мы, значит, только шкуры для? Ошибаетесь, молодой человек… В отличие от вас и про шкуру помним, и про ненависть святую. И теперь не только барахлишко экспроприируем, но как можно более красной сволочи спать положим… Вечным сном… Все, поехали, болтовня окончена.
Шавров сел рядом с Храмовым, тот толкнул лихача:
— Трогай.
Экипаж зацокал по мостовой, Шавров оглянулся, Анатолий Кузьмич стоял на краю тротуара и улыбаясь махал рукой…
Таня открыла дверь и повисла на шее.
— Куда ты пропал? У меня все пять раз остыло!
— Я не один… —
— Очень рада, — улыбнулась Таня. — С нами обедать, хорошо?
— Не откажусь. — Храмов повесил пальто, огляделся: — По ордеру живете? Знакомая картина. Мы с Соней — тоже…
— Проходите, пожалуйста. — Таня вошла в комнату. Стол был накрыт белой скатертью, тарелки и приборы аккуратно расставлены.
— Довоенный парад, — улыбнулся Храмов. — Куда прикажете?
— Прошу вас, — Таня поставила еще один прибор. — Возьми стул на кухне, — повернулась она к Шаврову.
Юрий Евгеньевич проводил его взглядом, улыбнулся:
— Третий день законного отпуска, — объяснила Таня. — Вам положить селедки?
— С удовольствием…
Вернулся Шавров, придвинул стул:
— Прошу… Где служите?
— Я не служу, — спокойно сказал Храмов. — Я борюсь…
— С кем? Или против кого? — улыбнулась Таня.
— С большевиками, — все так же спокойно продолжал Храмов, — против их деспотизма.
— Если это шутка… — Таня встала.
— Это не шутка, — покачал головой Храмов. — Сергей Иванович знает: я жил тихо, никого не трогал. За то, что в октябре семнадцатого я выполнил приказ законной власти, меня незаконная власть отправила в лагерь. То, что я увидел по выходе, убедило меня: большевиков нужно свергнуть, и как можно скорее… Сядьте, сударыня, я не шучу, повторяю вам… — Храмов положил около своей тарелки кольт.
Таня смотрела на Шаврова странно, он не мог понять — то ли презрительно, то ли безразлично…
— Сейчас мои товарищи берут на Казанском вокзале рухлядь… — Храмов улыбнулся. — Ее там на сто тысяч золотом. На Западе недополучат эту рухлядь, Советы недополучат хлебушка… Значит, худо-бедно, вымрет еще сто тысяч ублюдков. А мы получим оружие, и еще положим сто тысяч… А Бог даст — и много больше… — Храмов протянул Тане свою тарелку: — Если не трудно — еще селедки. Очень хороша.
Таня не пошевелилась. Глядя куда-то в стену, сказала:
— Как жить станешь, Сергей?
Храмов наполнил тарелку сам, усмехнулся:
— Все-таки странная это у нас, интеллигентов, черта: говорим, говорим, говорим… — Он с аппетитом сунул в рот кусок селедки.
Шавров сидел рядом с ним, в голове рассыпались какие-то слова, он пытался сложить их, и ничего не получалось. Храмов достал из кармана кителя золотой хронометр, нажал репетир. Едва слышно прозвенела знакомая мелодия.