Привести в исполнение
Шрифт:
Попов скрипнул зубами.
– Я бы эту сволочь своей рукой раздавил!
– Вот и я о том же. – Ромов успокоился так же быст-ро, как и вспыхнул.
– Слышь, Валера, – с грубоватой фамильярностью сказал Сергеев. – А тебя после этого дела кошмары не мучили?
Вопрос прозвучал бестактно, и Сергеев попытался сгладить неловкость.
– Мне б, наверное, месяц ужасы снились, – довольно фальшиво добавил он.
– Это потому, Саша, – в тон ему ответил Попов, – что ты человек тонкий, впечатлительный и легкоранимый.
Все захохотали. Иван Алексеевич, раскачиваясь, держался за живот, Гальский и Тимохин покатились по песку.
– Ну и уел он тебя, Сашок, – с трудом выговорил
Сергеев тоже улыбнулся, и боевая маска превратилась в добродушное лицо.
– Один-ноль, Валера! Но за мной не заржавеет…
Костер прогорал. Гальский предложил искупаться, но желающих не нашлось. Тимохин стал вызывать любого, кроме Сергеева и Ивана Алексеевича, на рукопашный поединок, хвастая, что когда-то выполнял кандидатский балл по дзюдо. Гальский вспомнил, что отменно стреляет, и жалел, что никто не догадался захватить с собой пистолет. Словом, была выполнена обычная программа, но Попов ничем не хвастал, лихости и агрессивности не проявлял, идиотских предложений опьяневших товарищей не поддерживал. Они удивились, что Сергеев и Ромов не подыгрывают в испытаниях новичка, и решили в конце концов, что целью старших является рыбалка ради рыбалки. Так тоже нередко бывало.
– Пойдем сетку посмотрим, – предложил Тимохин. И они с Сергеевым ушли в темноту. Попов подбросил в костер несколько сучьев.
– Пора спать ложиться. – Иван Алексеевич долго и протяжно зевал, закрывая рот рукой. – Саша обещал матрац надувной захватить, забыл, наверное…
В голосе проскользнули нотки озабоченности.
– Алексеич, а чего он в вас стрелял? – неожиданно спросил Гальский. – Дезертир-то этот?
– Кто его знает. – Ромов опять зевнул. – Может, немецкий шпион-диверсант…
– С двумя-то патронами? – допытывался Гальский.
Иван Алексеевич обиженно сморщился.
– Ну его к шуту, Женечка, про это вспоминать. У меня враз настроение портится. Сыграй лучше для души лирическую песенку, веселую, а можно грустную…
Гальский потянулся к гитаре.
– Как заказывали – про провожания, с грустинкой:
Аэропорты, вокзалы, причалы, Все вы, конечно, когда-нибудь И уезжали и провожали Своих товарищей в дальний путь…На этот раз он пел прочувствованно-лирическим баритоном, Иван Алексеевич, подперев щеки кулачками, слушал с выражением умильного внимания.
Вдруг ритм аккордов резко изменился.
Нас отправляли простыми вагонами В угол медвежий страны родной. Окна в решетках и с красными погонами Сопровождающий нас конвой…Голос Гальского снова стал разухабисто-залихватским.
– Ну перестань, Евгений! – укоризненно сказал Ромов. – Я только настроился хорошую песню послушать, а ты опять грязь баламутишь! Ну что ты нашел в этих зоновских завываниях такого привлекательного? Это же нелюди, нечисть поганая, они во всем врут: и в словах, и в песнях. Я-то на них за свою жизнь насмотрелся! Душат, давят друг друга, авторитет свой дикими выходками поднимают! Не захотел на вопросы отвечать – взял и зашил рот суровой ниткой! На работу идти западло – сел на лавку и приколотил мошонку гвоздем! Захотел уйти на больничку – проглотил иголку, или вилку, или костяшки домино. Один, помню, из строя вышел и говорит начальнику: «Что-то у тебя плохо пуговицы блестят. Вот так надо чистить!» И распахивает телогрейку, а там у него мундирные пуговицы прямо к телу пришиты, в два ряда. Зверье!
Иван Алексеевич сердито сплюнул.
– Расстроил ты меня. Давайте выпьем, чтобы сердце размягчилось.
Попов больше пить не хотел, но отказаться постеснялся. Гальский тоже пытался отговориться, однако Иван Алексеевич настоял на своем и внимательно проследил, чтобы в стаканах ничего не осталось.
Попов откинулся на спину, чувствуя, как сквозь колючее шерстяное одеяло остывший песок холодит тело. Звезды медленно двигались, неторопливо меняясь местами. И остров слегка раскачивался на отбойной ночной волне. В голове чуть-чуть шумело.
– Вот Валерик нам обещал сыграть хорошую песенку, – донесся издалека голос Ивана Алексеевича, и Гальский положил гитару прямо ему на живот. – Уважь старика!
Попов снова сел. Иван Алексеевич умильно улыбался, показывая белые пластмассовые зубы.
– А что сыграть? – спросил Валера у симпатичного старичка.
– Знаешь что, Валерочка, – Иван Алексеевич подкатил глаза, будто перебирая в памяти все известные ему песни в поисках наилучшей. – Сыграй эту: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»
– Нет, я лучше про другой поход…
Попов потрогал струны.
В чужой синеве облака не спасут. Мы втайне летели, но нас уже ждут Чужие прицелы, чужие глаза… Пылает ведомый, пылает родная до слез стрекоза!Пел он медленно, постепенно ускоряя темп.
Внизу караван – боевой разворот, Ракета, вторая, теперь пулемет… Хотя документов не видели их, Но знаем: чужие! Ведь нет здесь своих!К костру вернулись Сергеев и Тимохин, бросили на песок мокрые мешки, Эд настороженно впился взглядом в отрешенное лицо Попова.
Чужая земля и чужая вода, Чужие болезни, но наша беда, Чужая политика, чуждый ислам, Коварство, предательство, ложь и обман… Что делаем мы в этом мире чужом? Неужто и вправду свой долг отдаем? Но, лишь начиная по жизни шагать, Когда же успели мы так задолжать?!Напряжение в голосе певца нарастало, он почти кричал.
Отрезаны уши и нос, шурави Заходится криком в афганской пыли. Не жалко, ведь учит священный Коран: Неверный – собака для всех мусульман! «Неверные» насмерть в заслонах стоят, Колонны проходят и в Хост и в Герат, А «верные» – в форме они иль в чалме, Но выстрелить в спину способны вполне…– Так и было, стреляли суки! – выругался Тимохин.
А может, напрасно приказано нам Кровью своей – по чужим векселям, Ведь мудрость известная, черт подери: Коль сам не расплатишься – в долг не бери!