Привести в исполнение
Шрифт:
Кончилась пластинка, и автостоп со щелчком отбросил звукосниматель в исходное положение.
– Теоретические рассуждения почти всегда расходятся с практикой. Мысленно легко решать любые проблемы. – В наступившей тишине голос Валеры звучал резко и неприязненно. – Но вот скажи, например, как можно имитировать простреленный череп?
Сергев усмехнулся и встал.
– Это как раз легче всего. Пойдем, покажу.
Он направился в ванную, по пути выдернув из плечевой кобуры тяжелый, тускло блестящий «макаров».
– Стреляться, что ли? – Попов нехотя оторвался от дивана и пошел следом, уставясь в треугольную спину, туго обтянутую белой рубахой. Лопатки слегка шевелились, Валера услышал характерный
– Включи музыку. – Сергеев открыл дверь ванной и мощной струей пустил воду. – На полную ручку, до отказа!
Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть шум бьющей струи. Попов вывел регулятор громкости до предела, от рева динамиков задрожали стекла. Сергеев поднял руку с пистолетом, вспышка, рывок отдачи и удар, происхождение которого на подобном звуковом фоне установить было совершенно невозможно.
Попов убрал звук и подошел к ванной.
– Посмотри сам, что скажешь?
На белом кафеле бурело густое, с трехкопеечную монету пятно в ореоле пятен, брызг и потеков.
– Да-а-а… – только и выговорил Валера, потрогав зачем-то пятно пальцем, и тут же брезгливо сунул руку под кран.
– Да нет, это краска, – успокоил Сергеев, вставляя обойму на место и возвращая пистолет в кобуру. – Точнее, специальный состав. Применяется для киносъемок – эффект полный. Еще вопросы есть?
Валера молча плюхнулся обратно на диван, молча открыл бутылку, молча выпил три рюмки подряд.
– Девушкам оставь, – укоризненно произнес Сергеев. – Сейчас водки принесу, раз ты так расходился.
– Не надо, – тихо ответил Попов. – И что дальше?
– Врач трогает пульс или делает вид, что трогает, или он будет знать, что ничего делать не надо – это я решу позже… Мы с тобой быстро заворачиваем его в брезент, выносим в машину, подписываем акт, все разъезжаются, отпускаем сержантов, едем ко мне, по дороге ты снимаешь брезент, я впускаю его в квартиру, едем закапываем яму, и все! Неделю-две он живет у меня, а потом – куда захочет!
Жестом фокусника Сергеев шлепнул на полированный столик между початой бутылкой коньяка «Тиходонск» и фарфоровым чайником местного производства привычный предмет – паспорт гражданина СССР, не новый, немножко засаленный и помятый.
Медленно-медленно, как во сне, Попов потянул его к себе, раскрыл, уже зная, что увидит, и бросил обратно на стол. Этот документ принадлежал человеку, которому было отказано в праве на жизнь, которого юридически не существовало, и паспорт не мог находиться здесь в обыденном и привычном мире, но он вопреки должному лежал рядом с коньячной рюмкой, заехав углом под блюдце, и его владелец, заснятый в сорок пять лет хмурым, решительного вида мужиком с внимательным цепким взглядом, еще жил и дышал в особом корпусе Степнянской тюрьмы, а если несгибаемой воле и точному расчету майора Сергеева удастся изменить неумолимую линию судьбы, то произойдет невиданное: списанный навечно в архив документ и приговоренный к смерти хозяин встретятся как ни в чем не бывало здесь же, в аккуратной уютной комнатке, и начнут вторую жизнь…
Только сейчас Попов с удивительной четкостью осознал, что замысел Сергеева не просто авантюра, а авантюра, которая, скорее всего, удастся, бешеный напор ведущего бойца группы захвата сметет с дороги все барьеры, препятствия, преодолеет ловушки и контрольные рубежи. При одном непременном условии. Если он – Валерий Федорович Попов, законопослушный гражданин, капитан милиции с беспорочным послужным списком, согласится нарушить… Собственно, что нарушить? Он не давал присяги исполнять смертные приговоры, да и закон, запрещающий отнимать человеческую жизнь,
– Ну что ты молчишь? – Голос Сергеева вывел Валеру из оцепенения. – Что скажешь?
– Ради чего все это? В конце концов, наше дело исполнять чужие решения… Можно отказаться…
Самому Попову то, что он говорил, казалось маловразумительным и невнятным…
– Неужели ты не понимаешь, что этим его не спасешь? – громко произнес он и посмотрел товарищу в глаза. – Продлишь агонию – и все… Разве сможет нормальный, обычный человек провести всю жизнь на нелегальном положении?
Сергеев на миг отвел взгляд, но только на миг.
– Завтра, послезавтра, через год приговор могут пересмотреть – это раз. Лунин – не обычный человек, у него милицейский опыт, он знает все крючки, на которые мог бы попасться – это два. У него есть родственники в селе на Алтае, они ничего не знают, примут его, легализуют, ведь его никто не будет искать – это три. Но я понимаю – все это лотерея: пятьдесят на пятьдесят…
Сергеев тяжело вздохнул.
– Я обязан ему жизнью. И не хочу выполнять роль забойщика или даже наблюдателя. Послушай, что я тебе расскажу…
Через два часа Валера Попов продуманно и взвешенно дал окончательное согласие на невероятный, но теперь представляющийся вполне реальным план освобождения приговоренного Лунина. Еще два часа товарищи обсуждали детали этого плана. Казалось, они учли все мелочи, шероховатости и случайности. Но одного фактора они вообще не принимали в расчет. В центральной городской больнице выздоравливал и готовился к выписке после долгой и тяжелой болезни пациент Лебедев – вохровец с завода «Прибор».
Он с детства ненавидел свое имя. Единственный Гоша на улице, в детском саду, потом в школе – он постоянно оказывался мишенью насмешек и острот, в которых его имя глумливо рифмовалось, коверкалось и трансформировалось в разные неприличные слова.
Когда заплаканный Гоша прибегал домой с очередной жалобой на безжалостных сверстников и в который раз высказываемым требованием изменить имя, мать говорила: «Это они завидуют. Имя редкое, красивое, такого ни у кого нет. Не обращай на дураков внимания». И он успокаивался, потому что свято верил тому, что говорят взрослые, особенно родители, воспитатели, учителя. Но и здесь подстерегали разочарования.
В первом классе Лидия Михайловна отлучилась с урока, дав наказ: «Сидите тихо, а про тех, кто будет шуметь, расскажите мне, я их накажу». Добросовестный Гоша Лебедев старательно записал, кто болтал, кидался бумажными шариками и запускал голубей, а когда урок возобновился, поднял руку и, честно глядя в глаза учительнице, сообщил о нарушителях дисциплины. Лидия Михайловна отругала их, но как-то вяло, а его похвалила, но тоже без особой искренности. Зато на перемене «Гошке-сексоту» устроили форменную травлю, и он убежал из школы, а потом та же Лидия Михайловна сказала матери, что он должен уметь строить отношения в коллективе и что ябед нигде не любят. Совершенно дезориентированный Гоша выместил злобу на соседском коте, но стал умнее: когда завуч призывала честно встать и рассказать, кто вырвал листы из классного журнала, он сдержал себя, дождался перемены и высказался в кабинете, без свидетелей.