Привет, Галарно!
Шрифт:
Когда солнце закатилось, вовсю дал себя знать февральский мороз. На бульваре Мэн, в старом кинотеатре, шли три фильма с Керком Дугласом, в том числе The Young Man with a Horn [51] . Я поддался соблазну: фантастика! В наши дни, не знаю почему, но такого уже не снимают. Вот настоящее кино, начинаешь понимать, что такое отвага. У меня было такое настроение, что хотелось дуть во все трубы. Несмотря на разные заслоны, я вошел бы в зал «Бонавантюр» [52] , а метрдотель остановил бы меня у самого входа: «Что у вас там в чемодане?» — «Труба, сударь, я никогда с ней не расстаюсь и не могу оставить ее в раз¬кчшлке, это — моя жизнь». — «Так, значит,
51
Название популярного голливудского кинофильма.
52
Монреальский гранд-отель с концертным залом.
53
Когда я дую (англ.).
Я сел на автобус, который уходил в пол-одиннадцатого. Когда я прибыл в Сент-Анн, желудок у меня сводило от голода.
Р
—…Надо позвонить в управление «Скорой», там уже должны быть в курсе.
—Спасибо тебе, Альфред.
—На твоем месте я бы не стал волноваться из-за Маризы. Если бы было что-нибудь серьезное, они бы позвонили. Она, должно быть, в кабинете первой помощи, вот и все...
—А я и не волнуюсь..
—А вообще она как? Стоит того?
—Временами я ее люблю и мне кажется, что без нее я просто ноль без палочки, конченый человек. А бывает так, что я бы ей горло бритвой перерезал.
—И это ты мне говоришь?
—Если я говорю это полицейскому, то потому, что не собираюсь ничего такого делать.
—А что ты все время пишешь? Можно подумать, ты забыл составить завещание. Ты — как старушка с вязальными спицами, вяжешь слова, что-то там строчишь и бормочешь себе под нос.
—Я как-то не задумывался. Знаешь, Альфред, когда описываешь пережитое, это как будто заново переживаешь со всеми эмоциями или почти что...
—Ну и что ты описываешь, Франсуа?
—То, что, слышу, вижу, вспоминаю... Это Мариза, а затем и Жак посоветовали мне взяться за написание книжки. Три недели назад.
—И ты этим занят...
—Ну да. Но знаешь, что: чем больше я пишу, тем дальше от меня будни, тем меньше у меня охоты разговаривать. Это как будто я живу моими записями, как будто я уже не могу жить в настоящем, как ты в своей униформе. И пусть Мариза на самом деле уже бездыханна, в моих тетрадях она еще жива.
—Ну да, понятно.
—Вот.
Альфред вернулся в свой кабинет. Он — мой друг детства, но всегда был серьезней меня. Закончив школу, поступил в полицейское училище, теперь он — при деле, образцовый служивый, блюститель порядка, на охране общественного покоя, короче — он состоялся. А я — никто, я всего лишь король моей площадки, отгороженной с одного угла до другого. Хозяином расположенного по соседству дворца является Мартир, который, вероятно, считает, что я тяну с возвращением. Альфред же похож на бегемота.
—Ну и?
—Твоя Мариза в Montreal General Jewish Hospital [54] , они никуда больше не смогли ее устроить, все больницы битком. Она не замужем? В смысле вы не расписаны?
—Мы уже два года как вместе.
—Но вы не расписаны? Можешь туда поехать, они ждут. Я записываю в протокол ее девичью фамилию?
—Дусе, я сяду на автобус.
—А ты знаешь, где сойти?
—Да. Я оставлю у тебя свой фартук, ладно?
О
Ночь слепа, как и свет фонарей. В автобусе, на котором я еду из полицейского участка до госпиталя, мрачно: на три четверти он пуст, хоть закусочную в нем открывай.
54
Главный еврейский госпиталь Монреаля (англ.).
Наверняка Мариза ждет меня в просторной, выкрашенной в зеленый цвет палате, глаза ее открыты, рука покоится на накрахмаленных простынях. На запястье ей, должно быть, надели пластмассовый браслет, на котором написаны ее имя и номер. А может быть, они по незнанию написали: Мариза Галарно.
Мариза, я запутался в своих чувствах, как в игре света, я ощупываю себя с ног до головы, как будто больше не могу найти своих ключей. Из-за чего эта авария? Почему? Что это: игра?
Мне нужно было бы попросить Альдерика взять на себя мою закусочную. Ведь чтобы оправиться после больницы, нужно время, даже если и чувствуешь себя вполне нормально. С Альдериком мне всегда было удобно, без него, может быть, нас бы и в живых-то не было, чертова моя башка. То же и с Лео. Не нужно лезть к нему с советами, когда он набивает соломой чучело совы или лося: он сам знает, как лучше. Мне все же нужно было тогда дать Маризе мою первую тетрадку для прочтения.
Меня мутит, это из-за чертова пропахшего бензином автобуса. Когда сидишь на заднем сиденье, то слышишь стук мотора. Лео, это меня ты должен набить соломой. Я сам сделаю себе харакири, таким образом, тебе будет меньше хлопот. Посади меня на кухонный табурет в твоей витрине. Когда умрет Мартир, ты тоже набьешь его чучело соломой — ведь он мой лучший друг. Засунь между его ушей цветок клевера, он обожает клевер и жимолость. Нет, не так. Подожди. Вначале я съезжу в Испанию. Я ведь еще молод. Я стану тореро. Говорят, Эль Кордобес [55] собирается уходить, вот я его и заменю на арене. Я заставлю кричать толпы, и бык преклонит передо мной колени, и, если когда-нибудь невзначай, плохо отполированный рог пронзит мне кишки, ты уже будешь знать, что в таком случае делать...
55
Псевдоним известного испанского матадора Мануэля Переса (1936).
Л
Чего это они маринуют меня, как иммигранта в смотровом кабинете? Или же с Маризой действительно что-то серьезное? Может, мы все чего-то недопоняли? Явились два ординатора и три медсестры и стали задавать дурацкие вопросы:
—You are sure she is here? (Вы уверены, что она именно здесь?)
—Where id the accident occur? (Где произошел несчастный случай?)
—What was the name of ambulance? (Какая машина «скорой помощи» прибыла на место?)
—You say: Marise Doucet or Marise Galarneau? Wait here, we will check again but I can’t seem to find a file… (Вы говорите: Мариза Дусе или Мариза Галарно? Подождите пока, мы еще раз проверим, но я что-то не вижу ее карточки...)
А может, ее уже и в живых-то нет? Ну да: за ней уже приехала машина из морга, ведь в таких чистых местах не положено долго держать трупы. Медсестры за стойкой продолжают хихикать, наверное, обсуждают женихов. И грызут кубики сахара. Или это ЛСД, его нынче принимают все, кому охота увидеть мир в красках.