Привет, сколько?

Тоин Дарья

— Значит, ты смотрел. — И с моего выражения лица точно можно писать картину, назвав её "Довольная хищная лисица".

Отвечаю, будет шедевр.

— Я не… — явно пытается подобрать слово, закрывая глаза красивыми тонкими пальцами правой лапки, — не специально. Ты просто с ума сошла. Я десять раз пожалел…

— П…п. пожалел? — Аж бровь отъезжает в сторону.

Нормально вообще такое говорить?

Фыркнув, думаю извиниться за всё, встать и уйти наконец к себе, довольствуясь полученными ответами. Уже понятно, что пора к психотерапевту:

я слетаю с катушек — это факт, так что строить из себя святую вообще нет смысла.

Не успеваю и слова вымолвить, как вдруг неподалёку от нас за свободный столик присаживается мой недодиректор и светит своей светлой головой, улыбнувшись.

Я замираю ещё раз, мысленно проклиная этого упёртого осла, и вдруг тянусь к замершей на столе левой ладони. Мальчик вздрагивает, но поддаётся и даёт мне утащить свою руку до середины столешницы.

— Ты знаешь, что чужое тело трогать нельзя? — Уточняет едва слышным шепотом.

И я прямо вижу, как Ронин-младший хмурится, пытаясь нас расслышать. Потому снова клонюсь к парню и, улыбнувшись, спрашиваю:

— Почему?

Брюнет вздыхает, чуть выдохнув, но всё же не выдёргивает кисть, просто смотря на мою покрывшую его ладонь.

— Потому что это нарушение чужих границ…

— Да что ты!? — Улыбаюсь более искренне. — Правда!?

— Да, — кивает, сжав губы в полосочку.

— Вау! Как интересно! И что с этим делать? По-моему, я вообще уже все нарушила.

Наконец отрывается от созерцания наших рук, точно потеряв ход странного диалога:

— Что нарушила?

И смотреть на него такого юного мне почему-то нравится… мальчишка — прям зайка, так бы затискала. Хотя обычно я западала на светловолосых (о, помяни душу мужа и дурную голову выискивающего нас Денисыча, с которым, к счастью, ничего не было).

— Твои границы. Поцеловала, — провожу подушечкой большого пальца линию вдоль, чувствуя, как рука под моей напрягается, — в машину села. Спала у тебя.

— Уху, — глухо соглашается, снова отводя взгляд, и аж вздрагивает, наконец узнав главного зрителя.

Дожидаюсь, когда вернётся ко мне.

— Так сколько? — Произношу уловками.

— Что “сколько”?

— Сколько тебе заплатить?

— За что? За обед? Да ничего не надо, я же сам…

Одергиваю, встречая едко брошенное Ильюшкино фырканье. И всё равно произношу очередную дурость, о которой, конечно же, пожалею:

— За тебя.

Парень напротив снова кашляет и еле произносит:

— Чокнутая…

Но не уходит. Не вскакивает. И не убирает руку.

Хай 6

"Я бы написала о тебе песню"

Аллочка.

— Ты сумасшедшая? — Тихо переспрашивает парень напротив.

— Если только немного, — улыбаюсь.

И хочется проклясть всё, но этот блудливый Ильюшка пытается же до сих пор подслушать, пересаживаясь на стул поближе. Потому я зыркаю на

брюнета и положив голову на ладонь, цежу ему нежно-нежно:

— Ты мой дорогой… мой хороший… мой сладкий бейб!

Несу всё, что приходит в голову, искренне веря в то, что спасение утопающих, — это дело рук меня самой.

Шкаф рядом кривится, явно меня расслышав. И аж ведёт плечами, думая встать и уйти. Наконец-то. Но всё-таки остаётся, продолжая выжимать из меня все актерские соки:

— Мой хороший, — повторяю, сцепляя наши пальцы друг с другом.

— Меня Дима зовут, — вдруг уточняет мальчишка, точно уловив, что эпитеты в его сторону подходят к концу.

— Дим, как с тобой хорошо! Как интересно…

Тот вдруг кивает в сторону Ильи Денисовича, вновь поменявшего стул.

— Он же? — Уточняет какой-то слишком покладистый зайчонок, которого я похоже прижала лапками.

Киваю, получая в ответ более уверенный взгляд и ухмылку.

— Тогда дорого. — Сбивает с мыслей, вдруг положив вторую ладонь на мою, скованную его левой.

Аж моргаю, дёрнувшись.

— Что?

Будто зайка повалил лисичку.

— Стоить буду дорого.

Едва сдержавшись, пытаюсь не разлиться лужицей. Что там? Дорого? Да окей, флиртуем дальше:

— Тогда я заплачу.

Ронин не выдерживает, громко шаркнув ножками стула, фырчит в мою сторону и уходит, не решившись вмешаться. О! Аллилуйя, святое провидение! Наконец выдыхаю, вытаскивая свою ладошку из захвата и просто падаю лбом на стол, еле согнувшись при этом. Пытаюсь выровнять вдохи и выдохи, но вместо успокоения пульс думает зашкалить.

— Это был наш исполнительный директор? — Уточняет оппонент, почему-то не исчезнувший следом за Денисычем.

Мотаю головой.

— Нет, технический. Исполнительный у нас адекватный…

— А этот?

— А этот чокнутый.

— Как ты?

И это даже обижает! Поднимаю явно матерно говорящий взгляд к по-прежнему первому встречному и встречаю лишь лёгкую улыбку.

— Извини, — шепчет, — я не то имел ввиду.

Извиняется? Всё же киваю и сажусь снова прямо, поправляя рубашку. Перестав дуть губы, произношу:

— Прощаю.

— Он… — уточняет, опять начав смущенно считать камешки на стене, — до тебя домогался?

Какое точное слово. Почему-то могу лишь кивнуть, словно моё словесное признание окончательно доломает меня.

— И как ты это… терпишь? — Уточняет этот Дима.

— Как-то так.

— А… — тянет, якобы что-то там понимая, — ты не хочешь кому-то пожаловаться?

Выгибаю бровь, проглатываю “кому?”. Пытаюсь найти слова, но те не складываются в предложения.

— Или его брат тоже такой же, а ты просто его защищаешь?

Ммм, а он не такой уж и зашуганный красивенький мальчик.

— Нет, Ронин-средний, и правда, другой.

Дмитрий выгибает бровь, но не отвечает ничего. И я подначиваю его молчанием себя саму, вдруг начиная говорить: