Привычка ненавидеть
Шрифт:
— Не смей больше появляться здесь. Увижу — убью.
Уверен, мой взгляд напрямую транслирует кипящую ненависть, которая распирает грудь. И Ланская вроде бы даже пугается, но это не мешает ей плюнуть в меня — в прямом, мать ее, смысле — и пуститься наутек. Чтобы потом, на безопасном, по ее мнению, расстоянии длиною в лестничный пролет, задрать вверх нечесаную голову и крикнуть мне:
— Я Наташу тоже люблю! Она, в отличие от тебя, потрясающий человек, — и затем добавляет тише, будто бы для себя: — Она готовила мне черничные пироги, когда мама ушла.
И сбегает трусливо, пока я, корчась, стою, точно оглушенный. И не потому,
Тетя Наташа была клевой. Жаль, что с ней такое дерьмо произошло, — сказал недавно Дэн.
Печально, что я не успела ближе познакомиться с твоей мамой, — несколько недель подряд болтала Софа без остановки.
И че, дом-то теперь весь тебе достанется? Или папаша объявится? — перед тем как отхватить по морде, спросил Остроумов.
Меня от их слов выворачивает наизнанку. Все ее будто заживо похоронили, хотя ее сердце по-прежнему стучит!
И все из-за этого жалкого урода, великого писаки Ланского, который после случившегося едва ли не рыдал у скорой с криками, как ему жаль. Зато, когда примчал его адвокатишка, тот сразу заткнулся и по итогу не подписал ни одно признание. Он заявил, что, выпив коньяка, крепко спал дома, пока его тачка, которую он забыл поставить на ручной тормоз, медленно скатилась к склону и сотворила весь этот ад. И не нашлось ни одной годной записи с камер, чтобы опровергнуть его слова!
Черт бы его… И без ста граммов понятно, что тема с машиной-убийцей — это хрень на постном масле, но я ничего не сумел доказать. Пробовал. Не раз. Ни денег, ни сил жалко не было. Не вышло.
Как итог: мать в коме, урод на свободе. И он, и его дочурка, которая каждый день лет с тринадцати моталась вечером по району на роликах — знаю, потому что часто в это время возвращался домой после тренировок, а конкретно в момент икс, блин, охраняла папочкин сон.
Ложь. Ложь. И еще раз ложь.
С размаху вписав кулак в бетонную стену, я матерюсь под нос и слышу, как звонит телефон в заднем кармане. Отец. Что ему надо? Приходится выдохнуть несколько раз, чтобы с ходу не послать его на хрен.
— Чем ты занят таким, что ответить не можешь? — вместо того, чтобы спросить, как дела, он нападает на меня. По-другому не бывает.
Разговор выходит коротким, впрочем, как и всегда. Я уже даже не огрызаюсь — просто не трачу силы на это. Деньги, выплаченные Ланским по постановлению суда, закончились слишком быстро. Хорошую палату для мамы, сменных сиделок и круглосуточный уход я не потянул, поэтому пришлось просить о помощи отца, который перевел ее в другую больницу к какому-то знакомому именитому врачу.
И я ненавижу это.
Я уже очень давно не притрагивался к его подачкам, перебиваясь разными шабашками. На машину, пусть и не новую, сам накопил, хотя все вокруг считают, что с таким отцом, как у меня, не нужно напрягаться. Я ни с кем не спорю. Они могут думать, что хотят, но изменять принципам я не буду. Отец ушел от нас десять лет назад, и с тех пор я его не видел. Мама в коме — все еще недостаточный повод, чтобы приехать.
Когда я ловлю в коридоре врача и слышу очередной набор сухих терминов, желание убиться в хлам множится под кожей. Спустившись на парковку, я несколько минут смотрю на счесанный бампер с вмятиной, которую придется выдувать и полировать. Звоню В'eталю, двоюродному брату Саввы, в детейлинг, где частенько пропадаю в последнее время — за пару ночных выходов в неделю с заказов можно поиметь тысяч двадцать-тридцать. Беру заказ на сегодня и прошу помочь со своей тачкой, а то негоже светить таким видом. Лишь после сажусь за руль, правда, все еще выпадаю из реальности — подвисаю и не завожу мотор. Адски хочется курить, но я обещал матери, что брошу. Открываю окно, терплю, дышу. И лишь тянусь к ключам, как слышу знакомый писк.
— Да отвали ты!
Дьявол! Ланская! Опять она!
Меня едва ли не выворачивает от одной ее тени, и все же я не могу развидеть то, что уже маячит перед глазами. Из ушей вот-вот повалит пар, но я поджимаю губы, глядя, как ту задирает какой-то левый тип. Как он толкает ее, бодается с ней, а Ланская верещит, будто ее горячо хранимой девственности прямо сейчас и лишат. Уверен, там цветы никто еще не рвал, да кто на нее позарится?
Я моргаю, но Ланская никуда не исчезает, как бы этого ни желал. И, черт возьми, я ненавижу ее всей душой, но всеобщая одержимость сделать ей больно уже до дрожи меня раздражает. Почему всем вообще есть до нее дело?
Да, у нас небольшой город, и новости разлетаются быстро. Да, многим тупо заняться нечем, кроме сплетен, вот и плодят дерьмо без остановки. Но это, блин, моя мать и моя ненависть. И меня жутко бесят даже мои друзья, которые считают, что имеют право ненавидеть Ланскую.
Не имеют.
Как и этот урод, который откровенно домогается ее. Хотя тут ненавистью и не пахнет — тупая похоть.
Злость заполняет легкие, и я выдыхаю ее паром на лобовое. Мне башню рвет в два счета от такой херни. Я до сих пор не могу забыть, как еле успел отбить маму, которая ждала меня после работы в парке, когда к ней те ублюдки прикопались. За малым не проехался по ним. Пару раз. Но ногу одному все-таки отдавил.
— Отвали от нее, — еще на полпути я повышаю голос, потому что ладони мудака лежат на огромной заднице Ланской в мешковатых джинсах, а от дерзости, с которой она плевалась в меня, не осталось и следа.
Тип лениво оборачивается и смотрит на меня, как на мусор, но весла свои убирает.
— А тебе какое дело? Иди куда шел, чувак, — намекает мне валить на хрен.
— Села в машину! — не глядя на него, рявкаю нарывающейся на неприятности дуре, и та куда-то мигом ретируется. Хорошо, повторять дважды не приходится, потому что она явно путает берега. Не понимает, с кем можно шутить, а с кем нет, и если я по-серьезному не трону, то другие… хотя мне порой кажется, она своей тупостью и меня до греха доведет.
— Слушай, чувак, — вмазать бы ему за его это «чувак», — я знаю тебя. — Он шагает ко мне, понижает голос, будто собирается по-дружески шепнуть какой-то секрет. — И знаю, что натворил ее папаша. Я могу поиграть, — он выделять это слово особенно липко и противно, и я почти чувствую запах гнили от него, — с ней, но, если ты хотел бы сам… — Он подмигивает. Сука, он мне подмигивает! — Я постою на стреме.
— Правильно я понимаю, — сжимая кулаки в карманах, я пытаюсь хотя бы внешне остаться спокойным, — что ты предлагаешь мне поиметь девчонку?