Привычка выживать
Шрифт:
Китнисс неуверенно пожимает плечом и потягивается. Все тело ноет от неудобной позы, в комнате холодно, и хочется есть, и все это указывает на то, что жизнь вовсе не закончилась, а продолжается, и заставляет Китнисс жить, двигаться, дышать и действовать. Китнисс посещает ванную комнату, в которой, наверное, давным-давно никто не убирался, и рассматривает баночки, расставленные на полке со смешным чувством любопытства и омерзения. Она вяло поглощает наспех приготовленный доктором Аврелием завтрак и спрашивает, может ли выйти на улицу. Аврелий медлит, Китнисс успевает посчитать до пяти.
– Думаю, да. Куда ты хочешь пойти?
“Какой глупый вопрос”, отстраненно
– Ты думаешь, что без нас двоих ты будешь одна?
Китнисс воображает над собой зависшие планолеты, военных, следующих за ней ровными рядами и выдыхает. Конечно, нет. Теперь она вообще будет стараться не думать о том, о чем так хочется подумать.
Впрочем, то, как Эффи перелезает под оградой, прежде находящейся под напряжением, победительницу 74 Голодных Игр даже немного веселит. Как и то, как передвигается Бряк по лесу на своих огромных каблуках. Да, с такой напарницей в лес лучше не ходить. Даже Пит с его искусственной ногой двигается на порядок тише. Воспоминание о Пите заставляют Китнисс прибавить шагу, и при этом она вовсе забывает об Эффи, потому что перед ней стоит только одна цель: убежать от воспоминаний как можно дальше. Крик Эффи не позволяет ей сделать задуманное, она останавливается и идет назад, к замершей женщине, безучастно рассматривающей свои погибшие модные сапожки.
Китнисс ведет ее на Луговину. Ей не хочется идти туда самой, но почему-то очень хочется показать Эффи то место, которое прежде казалось таким прекрасным. Конечно, Китнисс знает, что капитолийской женщине никогда не понять красоты и мрачности братской могилы, на которой, Китнисс уверена, совсем скоро распустятся цветы. Но Эффи удивляет ее. Всю дорогу сюда Эффи молчит, напряженно вслушиваясь в непривычные звуки природы. Затем, оказавшись на Луговине, покрытой пеплом, присаживается на корточки, кладет раскрытую ладонь на неровную поверхность и сидит какое-то время без движения.
– Что ты делаешь? – спрашивает Китнисс, когда капитолийка принимает вертикальное положение.
– Прошу прощения, - Эффи быстро отводит глаза с блестящими слезами.
– Ты не виновата, - говорит Китнисс после непродолжительной паузы, и удивляется, когда бездушная Бряк качает головой, отказываясь от признания своей невиновности. – Я виновата, - почему-то Китнисс смотрит на безмятежное небо и прикусывает губу.
– О, девочка, - смеется очень тихо Бряк, - ты всегда заблуждалась, - и подходит ближе, и руки ее так привычно обнимают поникшую фигуру. Китнисс не сопротивляется. Сперва от удивления: на нарисованном лице Эффи она впервые замечает что-то, что заметила только перед Квартальной Бойней. Потом, оправившись от удивления, привыкнув к теплу чужого человеческого тела, она отвечает на объятие, и обе девушки стоят какое-то время, поглощенные собственными мыслями, близкие и в то же время одинаково далекие друг от друга.
Хмурый Аврелий встречает их на пороге заброшенного дома. Взглядом он спрашивает у Эффи, что так задержало их, видел ли кто-нибудь их и еще чертову прорву вопросов, которые так и не задает вслух. Эффи выглядит вполне спокойной, у Китнисс свежий цвет лица, Китнисс даже немного улыбается, пусть грустно и рассеянно, но улыбается. На столе их ждет остывший обед, но никто из них не оказывается голодным.
– Весь Дистрикт будто мертв, - говорит Китнисс, когда становится не в силах терпеть эту тишину.
–
Саму Китнисс только одно слово «разогнать» вгоняет в прежнюю депрессию. Будто бы тирания Президента Сноу осталась тиранией даже после его смерти.
– Не думаю, что тебе нужно остаться здесь, - говорит Эффи тихо, и прикасается своей рукой к руке опять погружающейся в свои мысли девушки. – Здесь теперь нет ничего, ради чего стоило бы возвращаться.
– Но в Капитолии тоже ничего нет, - следует уверенный ответ, и Китнисс прожигает взглядом сидящих напротив. Ни у кого не находится подходящих слов. – Мне нужно побыть одной. Я могу побыть одной?! – Китнисс резко встает, и от злости у нее срывается голос. Аврелий ничуть не удивлен приступом гнева.
– Нет, Китнисс. Ты не можешь остаться в одиночестве. Однажды я уже поверил тебе.
– Я не хочу находиться здесь, - раздражается еще больше Китнисс. – Я хочу вернуться в свой дом.
Она не настаивает, нет. Она приказывает, и в голосе ее появляются какие-то властные, совсем не свойственные ей нотки. Эффи смотрит очень внимательно, Аврелий качает головой и тоже поднимается. Он выше, у него серьезный взгляд, и в голосе его слишком много спокойной жестокости.
– Ты ведешь себя, как капризная девчонка, - говорит он непререкаемо, и Китнисс, даже желая что-то возразить, замолкает, почувствовав его сдерживаемую злость. – Будешь продолжать в том же духе, и я оставлю тебя в твоем собственном доме наедине с призраками, обитающими там.
Китнисс до этого момента совсем не думала о призраках, но их упоминание возвращает все на свои места. Девушка вздрагивает и озирается по сторонам, будто не понимая, где она и как сюда попала. Ей резко становится холодно, и приходится вновь устроить ее в спальне, у камина, который все это время горел, превращая древесину в золу. Какое-то время Китнисс лежит с открытыми глазами, но потом поддается сонливости и засыпает. Эффи возвращается на холодную кухню к Аврелию.
– Она играет, - говорит отстраненно. – Впервые в жизни я вижу ее такой, - замечает тихо. Она ведь все равно вернется в свой дом.
Аврелий кивает.
– Мы не сможем ее удержать. Никто не сможет ее удержать от необдуманных поступков. Но теперь я уверен, что она не сделает с собой ничего, - доктор задумчиво смотрит в окно, и в голосе его нет облегчения. – Теперь я в этом уверен.
Эффи пьет горячий чай маленькими глотками. Она опять не соглашается с мнением Аврелия вслух. Но она и не опровергает его слов. Она рассеянно думает о том, что необдуманные поступки уже не раз спасали этой девочке жизнь, пусть и привели, в конце концов, к столь печальному решению добровольного отказа от этой же жизни. Эффи думает, что никто не может ничего предугадать заранее, и пьет чай, и смотрит изредка на сосредоточенного доктора, который прежде казался ей олицетворением спокойствия и решительности, но не может уже найти в нем столь нужных черт. Они не ложатся спать, а только делают вид, и шаги Китнисс, такие оглушительно громкие в наступившей тишине, заставляют Эффи внутренне сжиматься от предвкушения чего-то действительно ужасного. Аврелий намеренно шумно переворачивается на другой бок, старый диван под ним жалобно скрипит, беглянка застывает на месте и какое-то время не двигается, но вскоре, не услышав ничего, кроме ровного дыхания своих безмятежно спящих надсмотрщиков, продолжает путь к двери.