Привычка выживать

alexsik

– Дед многое рассказывал мне, - Каролина отвлекается от своего занятия и смотрит на Пита прямо, будто стараясь заставить того отвести взгляд первым, но проигрывает и краснеет – скорей всего, от бессильной злости. – Дед рассказывал мне даже больше, чем я хотела бы знать, - поджимает тонкие губы, и упрямо возвращается к рисунку. – Он говорил о том, что ты охморен. Он говорил, что охмор невозможно победить. Но ты не убил Китнисс Эвердин. Значит, дед ошибался?

В бессильной ярости Пит сжимает кулаки и отходит к двери. Камеры, вокруг должны быть включенные камеры, и он не видит их только потому, что не знает, куда смотреть. Он старается не смотреть в сторону застывшего за спиной своей внучки мертвого Президента, который восторженно цокает языком, и даже хочет прикоснуться

к светловолосой склоненной голове. Пит знает, что сходит с ума. Знает, что мертвый Президент не ошибался, веря в результат своих пыток. Бессонная ночь, и стертые почти до крови пальцы, и изуродованные лица Китнисс Эвердин, которые он вспоминает сейчас так быстро, так явно, все это наваливается на него с новой силой, и кажется, что голова вот-вот взорвется. Он неловко опускается на жесткое кресло, и закрывает глаза. Пытается вспомнить, чему учил его доктор Аврелий, но мысли сбиваются и путаются, и хочется только одного: сорваться с места и бежать, бежать как можно быстрее отсюда, от этой странной девочки, от мертвого призрака, глядящего сейчас даже с каким-то сочувствием, от Китнисс Эвердин, от нового шоу, от министра связи и всей этой чертовой канители, в которой у него просто нет сил разобраться.

Прохладная детская рука робко ложится на лоб.

– Мой дед был чудовищем, - говорит Каролина тихо, боясь, что замерший Пит откроет глаза, и надеясь на это, - он должен был ошибаться. Ты сам мне сказал, что многое можно исправить. Так неужели нельзя исправить то, что он когда-то натворил? – спрашивает еще тише и отходит. Шаги ее замирают возле мольберта, и пропадают жалобные интонации. – У меня пляшет горизонт. Покажи, как сделать горизонт правильным!

И Пит подчиняется приказу маленькой тиранки с прохладными руками, пока мертвый Президент невидящим взглядом всматривается в окно, стоя спиной и к Питу, и к своей кровной родственнице. Сегодня мертвый Президент не произносит ни единого слова, и ведет себя тихо, как призрак, который внезапно получил богатую почву для размышлений.

Каролина продолжает задавать вопросы и на следующий день, и на день, следующий за ним. Она рисует, исправляет нарисованное, иногда хочет бросить всю проделанную работу и начать заново, но Пит настаивает на исправлениях, и продолжает выслушивать бесконечные вопросы, не дающие ему покоя ни днем, ни ночью. Отвечать он старается односложно, но мысленно дает более развернутые ответы, и презирает себя за подобную трату времени, и ненавидит себя за то, что собственными размышлениями ставит себя в тупик.

– Мой дед был тираном? – спрашивает Каролина.

Пит отвечает:

– Да.

– А моя мать?
– Каролина уже не дожидается ответов, будто ставя перед собою иную цель: задать как можно больше вопросов, которые взорвут мозг Пита Мелларка или же просто перевернут с ног на голову его привычные суждения о мире.

– Мне ничего не известно о твоей матери, - сознается Пит и мстительно просит исправить все, что она только исправила. Каролина поджимает губы, но не спорит. Кажется, ее вполне устраивает подчинение Питу исключительно в статусе учителя.

– Мою мать и моего отца убили враги деда, когда мне было пять лет, поэтому я толком их не помню. Знаю только, что моя мать не была тираном. Тираном ее не сделала ни кровь деда, ни его воспитание, ни его влияние, ни то, как он поступал с нею. Он использовал все это же со мной, и я не думаю, что у него получилось испортить меня окончательно. Я и не думаю, что он был очень плохим человеком. Он мстил. Он защищал то, что, как он думал, ему принадлежало. Быть может, меня боятся только потому, что я бы тоже защищала то, что мне принадлежит? – быстрый взгляд в сторону молчащего Пита. – Моего отца убили быстро, он не был интересен врагам деда. Мать же, наоборот, пытали. Насиловали. Дед не говорил, но я слышала, что деда пытались шантажировать ее жизнью. Ему присылали видео, наверное, даже части ее тела, - замолкает. – Мне жаль, что я не знаю всей правды, - откладывает в сторону карандаш и молчит. – Дед отомстил всем, кто участвовал в этом. Как бы поступил ты, Пит? – задает вопрос с вызовом.

Пит

ненавидит ее. Ее светлые волосы, ее глаза, ее бледную кожу, взрослую складку на ее высоком лбу. Ненавидит за то, что мог когда-то спутать ее с Прим, потому что нет на самом деле между мертвой Прим и живой Каролиной никакого сходства. Пит ненавидит этот звонкий, красивый голос, и паузы, которые делаются лишь для того, чтобы была возможность нанести очередной болезненный удар. Пит ненавидит то, что Каролина – способная ученица, и способности ее вовсе не ограничиваются рисованием. Каролина – способная ученица своего деда, а ее дед – изрядный садист, тиран и деспот, который был настолько болен своими параноидальными страхами и комплексами, что действительно почти все рассказывал и почти все обсуждал с ребенком, психику которого и угробил своим же воспитанием.

Неудивительно, что Каролину боится нынешний президент.

Эта девочка сможет когда-нибудь разжечь костер, на который не способна была Китнисс Эвердин, и ей не помешает грязное родство, окровавленная фамилия и отсутствие крыльев.

– Ты бы простил своим врагам свои мучения? Смерти своих родных и близких? – настаивает между тем Каролина.

– Нет, - хриплым от бешенства голосом отвечает Пит.

– Но ты ведь простил, - девочка пожимает плечами. – Они убили твою семью, а тебя превратили в чудовище, но ты все равно пляшешь под их дудку, снимаешься в шоу, которое они придумали взамен Голодных Игр, и даже, наверное, согласишься играть в любовь к Китнисс Эвердин…

Каролина замолкает, замирает с карандашом в руке, когда Пит заходится в безудержном смехе. В смехе, напоминающем истерический припадок сумасшедшего, последнюю стадию усталости, на которую Пит вообще способен. Девочка смотрит на своего учителя скептически, и не начинает улыбаться; смех не заразительный, смех даже немного пугает ее, выводит из уверенного состояния словесной отравительницы и без того отравленного Мелларка. Взять себя в руки ей удается нескоро, но удается.

– А, правда, что повстанцы собирались устроить игры среди капитолийских детей? – Пит кивает, не переставая смеяться. – Я была бы в числе трибутов, мое имя обязательно назвали бы. Разве это не решило бы все ваши проблемы? Это была бы достойная месть.

– Месть ни к чему не приводит, - выговаривает Пит, уже не смеясь. – Замкнутый круг из новых смертей не облегчил бы ничьих страданий.

– Даже твоих? – заостряет свое извращенное внимание двенадцатилетний ребенок. – Разве тебе не было бы сейчас легче, если бы я умерла?

Пит окончательно расслабляется и закидывает ноги на журнальный столик.

– А кто бы тогда развлекал меня сейчас? – спрашивает с улыбкой и потягивается. Постепенно каждый ее вопрос начинает действовать на него как вакцина от вопросов более неприятных. Эта прозорливая девчонка, причиняющая боль, учит его быть сильнее неудобных вопросов, порождающих внутри разрушительное чувство неуверенности. И пусть она обиделась на него сейчас, пусть будет обижаться на него каждый день в течение трех ближайших месяцев, он все равно будет ей благодарен.

За то, что она помогла ему окончательно убедиться, на чьей он играет стороне.

…

Но вечер после первого урока рисования кажется Питу бесконечно долгим, а подступающая ночь таит в себе очередные кошмары и неконтролируемые поступки, за которые он должен отвечать, но о которых в настоящее время даже не задумывается. Это какая-то игра между его сознанием и его подсознанием; та, измененная в Капитолии часть его самого, одерживает верх ночь за ночью. Джоанна предлагает завтра сжечь все карандашные наброски, и вовсе не потому, что они пугают ее своей реалистичностью (кажется, они ее немного забавляют), а потому, что от лишних доказательств своего сумасшествия нужно избавляться. Но сегодня Пит дожидается, когда все больные, искалеченные, подлеченные и приведенные в приличный вид победители разбредутся каждый в свое логово. Спускается вниз, на первый этаж, и не может понять, почему держать под руку свою бессонницу проще именно в общей гостиной, в которой никто и не пытается делать вид, что все они – одна большая семья.