Прийти в себя. Вторая жизнь сержанта Зверева
Шрифт:
Но пока солнце все так же греет, как и в августе, пчелы усиленно собирают нектар, не думая о спячке, ветер не стегает по щекам, а нежно прикасается к лицу, как бы нашептывая какие-то не совсем приличные слова. Наверное, оттого у девчонок такие раскрасневшиеся щеки, а у мальчишек на головах какой-то сеновал вместо обычных строгих школьных причесок…
Первым уроком у 4 «Г» была русская литература.
Макс пришел в класс перед самым звонком. Он не боялся, нет, просто не хотел создавать излишний ажиотаж. О его вчерашнем «разговоре» с ватагой Дюжника, которая «подписалась»
Место возле Ларисы Гончаренко по-прежнему было свободным.
— Привет! — Лариска была немного скована. — А ты чего сегодня, зарядку не делал?
— Делал я. Просто пошел на спортплощадку. Там спокойнее. И зрителей нет, — поддел соседку Макс.
— Подумаешь. Очень надо на тебя смотреть, — сразу обиделась Лариска.
— Да ладно, я шучу, чего ты сразу в бутылку полезла, — Зверь примирительно улыбнулся. — Просто мне надо быть сосредоточенным, во время выполнения упражнений китайской гимнастики важна концентрация и точность движений. Плюс дыхание…
— Ты вообще-то странный… И вчера… — Лариска замолчала.
— Что вчера?
— Я наблюдала за тобой — ты один раскидал всю эту банду… Ладно — этот Скотников, но ты Юрку Дюжника как-то скрутил, тот даже не пикнул. Это что было?
— Ну, это приемы самбо — слыхала, борьба такая есть?
— Что-то такое слыхала, даже читала где-то. А, нет, я в кино смотрела, «Неуловимые мстители», там Данька с «неуловимыми» приемы самбо разучивал, мне еще папа рассказал, что это такое.
— Ну, вот, я и показал пару приемов, — Макс облегченно выдохнул, теперь можно спокойно всех отсылать к классике советского кинематографа, а не путано объяснять, откуда он знает приемы. Андрей Ростоцкий сыграет родоначальника самбо Харлампиева только в 1983 году.
Пока он разговаривал с Лариской, доставая учебники, в классе было относительно спокойно. Ни Дикого, ни Трифонова, кстати, не было, не было также еще некоторых мальчишек.
«Тем лучше», — подумал Макс. — «Не будут помехи создавать…»
В это время прозвенел звонок, и в класс вошла учительница русского языка. Ее звали Зинаида Максимовна. Детская память Зверева смутно помнила всех учителей, это Гугеля он запомнил хорошо — ведь он был мужем его классной руководительницы, обаятельной Людмилы Васильевны, любимой учительницы его детства. А вот всех остальных учителей он помнил смутно. Но Зинаиду все же вспомнил.
«Зиночка» — так прозвали «русачку» четвероклассники — тоже почему-то сразу обратила внимание на новенького.
«Мёдом я для них намазан, что ли?» — раздраженно подумал Зверь.
— Ты новенький? Как твоя фамилия? — учительница посмотрела на Макса, листая журнал.
— Вы в журнале не ищите, там моей фамилии нет. Максим Зверев я, только вчера пришел первый раз.
— А почему так поздно? Почему пропустил столько? — Зинаида Максимовна открыла журнал и стала там что-то писать.
— В больнице лежал, травма была, — Макс неохотно удовлетворил
— Подрался что ли?
— Извините, Зинаида Максимовна, мне кажется, моя травма — это мое личное дело и к Вашему уроку, — Макс выделил слово «Вашему» — отношения не имеет.
Зверь посмотрел учительнице прямо в глаза. Так сказать, бросил ей вызов.
«А, чего там, уже выделился, теперь надо держать марку везде. Счас у этой дамы припадок будет», — злорадно подумал он.
— Вот это номер! Какие мы наглые! Ты, Зверев, как с учительницей разговариваешь, что за тон?! — Зинаида Максимовна немного повысила громкость.
— А какой тон? Нормальный тон, я на Вас голос не повышал, как Вы на меня только что, а что касается Вашего вопроса, так я не на допросе, Вы меня не по предмету спросили, вот я и высказал свое мнение. Какие проблемы? — Макс ответил спокойно, хотя знал, что именно его спокойствие и логика выводят взрослых из себя.
Класс оживился, предчувствуя новое развлечение. Вчерашний урок истории запомнили все.
— Во, новенький дает! Счас снова цирк будет, — сказал кто-то за его спиной.
Учительница тоже услышала эту реплику, отчего немного покраснела и еще больше взвилась.
— Прекрасно, значит, по теме ты, Зверев, готов отвечать. Прошу к доске.
Макс вышел к доске, хотя не понимал зачем. Не писать же на ней стихи. По программе они как раз должны были проходить Есенина.
— Сергей Александрович Есенин — великий русский поэт, певец родного края и русской природы…
— Постой, Есенина мы проходили на прошлом уроке, а сегодня у нас Владимир Владимирович Маяковский. Знаком с творчеством Маяковского? — «русачка» явно решила взять реванш.
— Конечно, знаком. Маяковский — один из моих любимых поэтов.
— Да? Один из…? — учительница была явно озадачена, — А кого еще можешь назвать?
— Ну, многих… Из классики — это, наверное, Есенин, Фет, Блок, из «Серебрянного века» — Бальмонт, Гумилев, Северянин, из современных — Роберт Рождественский, пожалуй, самый любимый.
Учительница сразу была выбита из своей колеи. Четвероклассник, читающий Бальмонта и Гумилева — это было что-то из ряда вон. Впрочем, в советской школе такого быть и не могло — с творчеством всех этих поэтов Макс познакомился уже в студенческие годы. Но раз уж он принял решение выделяться во всем — то назад пути не было. Зачем он это делал — пока точно не знал, но доверял своей интуиции, своему чутью. А интуиция Зверя никогда еще не подводила. Поэтому надо было добивать «русачку».
— По программе четвертого класса нам дали всего два стихотворения Маяковского, причем, идеологически выдержанные — «История Власа лентяя и лоботряса» и «Песня-молния». Могу прочитать и рассказать, о чем там, идея, образы художественные, наизусть ведь нам не задавали, правда?
— Наизусть не задавали, это верно, просто прочитать и… А что еще Маяковского ты читал?
Зинаида Максимовна, что называется, «поплыла». То есть, пошла на поводу у Зверя, который навязал училке свой стиль и темп общения. Теперь можно было брать ее, как говориться, тепленькой.