Приз варвара

Диксон Руби

— Мой дом был совсем не таким.

— Нет?

— Не-а. Я выросла на ферме. У нас были куры и коровы, и даже был маленький огород. Было очень много работы.

— У тебя была пара? Семья?

— У меня была тетя. Старшая сестра моей матери, — объясняю я, потому что понимаю, что на их языке нет слова «тетя». — Оба моих родителя были военнослужащими и погибли за границей. Мой отец умер в транспортной катастрофе, а мама — в обстреле дружественных войск. — Я всегда считала, что я самый неудачливый ребенок на свете, потеряв обоих родителей в одной и той же войне. — Моя тетя была старше моей матери примерно на пятнадцать лет, но мне больше некуда было деваться, поэтому она забрала

меня к себе. Она заявила, что, если я хочу оправдать свое содержание, то мне придется его отрабатывать, что я и делала. Каждое утро просыпаясь, я кормила кур и собирала яйца, а после этого шла в хлев и, распаковывая сено из тюков, кормила скот, доила коров, затем выпускала их на пастбище, а потом отправлялась в школу. Вернувшись домой, занималась уборкой дома и отправлялась спать. Окончив школу, я немного походила на курсы косметологов, но мне пришлось их бросить, потому что они были дорогими. — Моя тетя не давала мне денег, чтобы помочь их оплатить, и в перерывах между работой на ферме и этими курсами у меня даже не было времени, чтобы устроиться на постоянную работу. — Иногда бывало… очень тяжело.

— И именно поэтому ты так много работаешь? Потому что чувствуешь себя обязанной?

Моргая глазами, я пялюсь на пламя костра, удивившись его словам.

— Я никогда об этом не задумывалась, но, наверное, ты прав. Мои родители меня любили, а вот тетя не знала, что со мной делать. Она ясно дала понять, что если я хочу остаться в ее доме, то должна это заслужить.

Я никогда не чувствовала, что тетя меня любит, более того, у меня было такое чувство, будто я что-то вроде раздражающего обязательства и, наверное, даже скорее ботрачкой, от которой она не могла избавиться. К этому следует добавить тот факт, что до кхая я болела диабетом, так что чувствовала я себя ее неиссякаемой проблемой. Я никогда не чувствовала себя членом семьи. И это восприятие отношений я перенесла на ледяную планету, где я занималась дублением кожи и выращиванием сельскохозяйственных культур, а также старалась придумать всяческие способы показать, что честно отрабатываю свое содержание. Отчасти это произошло из-за того, что я просто не могла сидеть сложа руки, а отчасти из-за чувства отсутствия безопасности.

Мда.

Он покусывает мое плечо, а затем целует мою шею.

— А что дальше? Теперь ты растолстеешь и станешь ленивой, а твоя пара будет тебя кормить?

Я заливаюсь смехом.

— Сильно в этом сомневаюсь. Скорее всего, я все ровно буду много работать, а когда ты будешь возвращаться домой, то буду в шкурах усердно трудиться над тобой.

Он безрадостно шлепает меня по заднице.

— Свое ты уже отработала, моя пара.

Пещеру старейшин заполняет мой смех.

САЛУХ

Я тру маленькой палочкой зубы, очищая их, и наблюдаю, как моя пара, уютно устроившись, сидит у костра и шьет. На улице дневное время суток, и уже два дня не шел снег, а это значит, что мне следует выйти отсюда, собрать еще топлива для костра и поохотиться. Однако мне как-то странно не хочется уходить. Когда я смотрю на мою пару, моя грудь удовлетворенно урчит, — это мой кхай напевает счастливую песню.

Моя пара. Она настолько красива, что у меня перехватывает дыхание, так же, как от осознания, что она моя. Я наблюдаю, как Ти-фа-ни, наклонившись поближе к огню, проталкивает костяное шило сквозь шкуры, затем длинными, изящными пальчиками протягивает тонкую веревочку. В свете костра ее смуглая кожа переливается оранжевым светом, а блестящие волосы окружены необычайным ореолом. Она замечает, что я смотрю

на нее, и на ее губах появляется легкая улыбка.

— Что с тобой?

Я мотаю головой.

— Просто восхищаюсь своей красивой парой и ее трудолюбивыми пальчиками.

Ее улыбка становится еще шире.

— Твоей паре не пришлось бы быть такой трудолюбивой, если бы ночью ты был бы поаккуратнее со шкурами.

Я усмехаюсь, вспомнив прошлую ночь. В своем стремлении приложиться губами к своей паре, я мог разорвать шкуры,… дважды.

— Твой мужчина изголодался по своей женщине.

— На самом деле мой мужчина не просто изголодался, он ненасытен, — поддразнивает она.

Ее слова колкие, однако ее взгляд, которым она меня окидывает, подсказывает мне, что она тоже подумывает о сексе. Ее груди поднимаются и опускается все быстрее и быстрее, и я слышу гул ее кхая, когда она начинает возбуждаться. Ах, быть резонанс-парой — самое прекрасное удовольствие, которое мне когда-либо посчастливилось познать.

Я бросаю палку для чистки зубов в огонь. На охоту я отправлюсь попозже. А сейчас тут сидит одна очень соблазнительная женщина, которая так и молит, чтобы лизнули ее влагалище…

— Ау-у-у-у! — где-то снаружи окликает звонкий женский голосок. — Здесь есть кто-нибудь?

Ти-фа-ни резко вскидывает голову.

— Божемой! Джо-сии!

Она вскакивает на ноги.

Все мысли об утехах в постели тут же забыты, и я следую за моей парой, когда она мчится к входу в Пещеру старейшин. Несколько дней назад я прорыл в снегу туннель наружу, и он пока еще не засыпан снегом. Слышатся звуки скрипящего под ногами снега, и моя пара, хлопая в ладоши, радостно подпрыгивает, покуда из входа появляются в шкурах укутанные фигуры, своими снегоступами занося внутрь много снега.

— Джо-сии! — Ти-фа-ни вскидывает руки вверх, обнимая первую фигуру, сжимая ее в долгих, счастливых объятиях. — Ты цела! Как же я рада! — Затем она поворачивается к следующей, и ее счастливый визг становится еще громче. — Лииз! И Хар-лоу! Вы все здесь! Где ваши малют-ки?

Та, которую зовут Лииз, сорвав капюшон, отряхивает ярко-желтые волосы.

— Остались в пещере. Стейси играется в ясли, пока у нас девчачья гулянка. Или выходной. Или что-то в этом роде. — Оглянувшись на меня, она ухмыляется. — Прости, что прервали ваш медо-вий-месйац.

Моя Ти-фа-ни бросает на меня взгляд, и щечки у нее залиты ярко-красным румянцем.

— Ой, да ладно.

Любопытно. Я держусь в стороне, позволяя этим женщинам наверстать упущенное с моей парой. Все они, сбрасывая шкуры, возбужденно болтают, а Ти-фа-ни берет их в руки и подносит к огню, чтоб они просохли. Она больше не хромает — прошло уже две недели, и ее хрупкая лодыжка зажила. Сейчас она сияет от счастья, снова и снова тянется к руке Джо-сии, и ее облегчение при виде подруги очевидно. Все женщины подходят к костру, обсуждая хирур-гиический ап-арат и что Хар-лоу хочет снова на него взглянуть, что комплект Лииз начинает ползать, что Джо-сии последние две недели находилась в главной пещере, что открыты новые пещеры и какие они чудесные и просторные, и что Ти-фа-ни должна их увидеть!

После двух недель относительного спокойствия и тишины мне кажется странным снова слышать так много болтающих голосов. Я чувствую укол сожаления, что мое время пребывания здесь с Ти-фа-ни наедине подошло к концу, однако мы вернемся обратно в пещеру и вместе разожжем свой собственный костер. Эта мысль более чем привлекательна, и я целую свою пару в лоб, когда прохожу мимо костра, чтобы добыть еще топлива.

Наступает тишина.

— Ну… это что-то новенькое, — скромно замечает Лииз. — Кое-кто позажигал на сеновале.