Признание
Шрифт:
— Кто-то разыскивает папку с процесса Макгайра. Кстати, вы не знаете, где она?
— Я передал ее старшему суперинтенденту. Если ее нет в его кабинете, значит, папку, скорее всего, отдали кому-то другому.
— Хорошо, сэр, я проверю. А что там с делом Уэзерли?
Ратлидж почувствовал укол совести.
— Папка у меня на столе. Констебль, обнаруживший труп, еще не окончил рапорт.
— Ладно, я сам им займусь. — Гибсон помолчал и тихо продолжал: — Все гадают, что теперь будет. Если верить слухам, могут пригласить обратно старшего инспектора Камминса.
Значит, в высших
Ратлидж повесил трубку и еще немного постоял в телефонной будке. Надо возвращаться в Скотленд-Ярд. Но сейчас ему меньше всего хотелось обсуждать будущее и гадать на кофейной гуще — а именно этим, скорее всего, сейчас занимается большинство его сотрудников. Еще меньше хотелось быть втянутым в безжалостные подводные течения. Болезнью Боулса наверняка попытаются воспользоваться многие. Ратлидж пошел в полицию из личных побуждений, и среди них не значилась любовь к политиканству и интригам. Он обрадовался, когда Камминс, которого в начале лета отправили в отставку, предложил Ратлиджа на свое место. Таким образом Камминс хотел отблагодарить своего младшего коллегу.
Но последующие события оставили во рту Ратлиджа горький привкус. Он понял, что повышение сделает его уязвимым для нападок в то время, когда он меньше всего может себе позволить сказать истинную правду о войне. Да, его наградили за храбрость, но он получил контузию, и позорное клеймо способно свести на нет все его заслуги.
Он понял, что кто-то стоит за дверью и ждет, когда освободится телефон, и вышел из отеля. Вначале он собирался прямо оттуда поехать в Эссекс, но потом все же заехал к себе домой и больше часа мерил шагами комнату. Хэмиш у него в голове не умолкал; его беспокоили перемены в Скотленд-Ярде и расследование, которое пока никуда не привело.
В деле чего-то недоставало, но он не знал, чего именно… Пока.
Почему Бен Уиллет, знавший, что скоро умрет, пришел в Скотленд-Ярд, назвался чужим именем и обвинил Уайата Рассела в убийстве, совершенном во время войны? Единственное, что объединяло Уиллета и Рассела, помимо реки, которая связывала «Берег» и деревню Фарнэм, — Синтия Фаррадей. Может быть, Уиллет догадывался о чувствах, которые Синтия питала к Фаулеру, и решил оказать ей услугу, положив конец ее сомнениям?
С таким же успехом, правда, Уиллет мог и пытаться оградить ее от полиции, наведя Скотленд-Ярд на ложный след. Но зачем привлекать внимание стражей порядка к тому, о чем они не знали?
И кто счел необходимым убить Бена Уиллета, когда он и так умирал? А может, убийца знал об этом? По словам майора Рассела, Уиллет сам хотел, чтобы его убили. Все что угодно, лишь бы не переживать долгих, унизительных страданий под конец… Хотя совсем не похоже, чтобы Уиллета убили из жалости. Было бы вполне достаточно просто застрелить его. Зачем убийца снял с трупа все, что могло бы помочь его опознанию, а само тело вдобавок бросил в Темзу? Бен Уиллет должен был исчезнуть навсегда. И даже если труп когда-нибудь всплывет, он будет настолько обезображен от долгого пребывания в воде и обглодан рыбами, что опознать его будет невозможно… Но тут от убийцы отвернулась удача.
Третья версия — кто-то узнал, что Уиллет ходил в Скотленд-Ярд. А может, он сам рассказал кому-то о своем визите. Но зачем все-таки привлекать внимание полиции к смерти Джастина Фаулера? Что побудило Уиллета сделать такое заявление? Похоже, он чувствовал себя чужим и в деревне, и в усадьбе «Берег». Никто, кроме сестры, не будет по нем горевать, никто, кроме той же сестры, которая жадно ждет вестей о младшем брате. Потом она будет надеяться, что полиция найдет его убийцу…
И все же… при чем здесь книги, написанные Уиллетом? Какую роль они сыграли во всем этом?
Гибсон может еще несколько дней выяснять все, что требуется выяснить. Ратлидж решил пока съездить в Колчестер и постараться как можно больше узнать лично. В конце концов, в Колчестере жили и умерли родители Фаулера.
Хэмиш спросил: «А как же гостиница в Фарнэме?»
— Хозяин только обрадуется, если я не вернусь, — вслух ответил Ратлидж, собирая саквояж.
Но до отъезда из Лондона у Ратлиджа оставалось еще одно дело. Он нанес визит доктору Бейкеру.
Доктор оказался пожилым человеком с почти белыми волосами и проницательными серыми глазами.
— Убит, говорите? Уиллет? В самом деле, поразительная новость! — Врач некоторое время задумчиво смотрел на Ратлиджа. — Но вы ведь хотите спросить меня о его болезни, а не об убийстве. Я сразу понял, что медицина тут бессильна. Можно было, конечно, сделать операцию, но рак зашел слишком далеко, и Уиллет это знал.
— Какое обезболивающее он принимал?
— Я выписал ему морфий, но, кажется, он принимал его нечасто. Он говорил, что должен перед смертью доделать одно дело, для которого ему нужна ясная голова.
— Зачем, как вы думаете, ему понадобилось приходить в Скотленд-Ярд, выдавать себя за другого и признаваться в убийстве от имени этого другого человека?
— Уиллет так поступил? Будь я проклят! С медицинской точки зрения ничего сказать не могу.
— Как он воспринял свой диагноз?
— Спокойно. Он не показался мне особенно религиозным, но я подслушал его замечание, когда он одевался после осмотра: Господь, мол, его наказывает. Он не сказал, чем навлек на себя гнев Всевышнего. Может быть, следовало спросить, но он говорил не со мной, и я с уважением отнесся к его тайне. А вы не думали, что весь маскарад был рассчитан на то, чтобы побудить Скотленд-Ярд к действию? Видимо, так и случилось?
— Возможно, — ровным голосом ответил Ратлидж. — Мог бы Уиллет заплатить кому-нибудь за то, чтобы тот прекратил его страдания? Или вы считаете, что он бы скорее покончил с собой?
— По-моему, нет. Разве что он не доделал то дело, ради которого отказывался от наркотиков, и боль стала нестерпимой. Да, скорее всего, так и произошло. Жаль, что я не могу дать вам более полный ответ. Я очень мало знал о его личной жизни, кроме того, что последнее время он жил в Париже и приехал на родину только ради того, чтобы показаться врачу.