Признания авантюриста Феликса Круля
Шрифт:
Я непрерывно улыбался, говорил: «M'sieur et dame» [55] и «Watch your step» [56] , что было уж вовсе бессмысленно, так как к концу первого же дня я научился останавливать лифт точно вровень с площадкой или по крайней мере мгновенно его выравнивать. Пожилых дам я учтиво поддерживал под локоть, словно выход из лифта был невесть каким трудным делом, и нередко получал в награду слегка сконфуженный, а иногда и меланхолически-кокетливый взгляд, которым отцветшая жизнь поощряет учтивую молодость. Другие, напротив, подавляли в себе чувство невольного восхищения или даже не подавляли, так как их сердца давно очерствели и, кроме классового высокомерия, в них ни для чего не оставалось места. Иногда я оказывал те же услуги молодым женщинам;
55
господин и мадам (франц.)
56
осторожнее (англ.)
И правда, на следующий день под вечер, часов в пять, когда Есташ со своей подъемной машиной тоже находился внизу, она появилась в вестибюле, с вуалью поверх шляпы, такой, какою я уже однажды ее видел. Мы оба, мой невзрачный коллега и я, стояли перед раскрытыми дверьми своих лифтов; напротив нас она замедлила шаг и, увидев меня, широко раскрыла глаза, даже чуть покачнулась, не зная, какой лифт ей выбрать. Ее, несомненно, потянуло к моему, но так как Есташ уже отступил от двери и сделал пригласительный жест, то она, вероятно подумав, что теперь его очередь везти пассажиров, вошла в кабину, еще раз широко раскрыв глаза, глянула на меня через плечо и унеслась ввысь. Больше ничего в тот раз не произошло, если не считать, что при новой встрече внизу с Есташем я узнал от него ее имя — мадам Гупфле из Страсбурга. «Impudemment riche, tu sais» [57] , — добавил Есташ. Но я осадил его холодным: «Tant mieux pour elle» [58] .
57
безбожно богата (франц.)
58
тем лучше для нее (франц.)
На другой день, в тот же самый час, когда остальных лифтов на месте не было и только я еще стоял, дожидаясь пассажиров, она снова прошла через вертящуюся дверь, на сей раз в норковом полудлинном пальто и в берете из того же прекрасного меха; она, верно, ездила по магазинам, так как в руках у нее было несколько небольших, элегантного вида пакетов, а одну какую-то коробку она прижимала к себе локтем. Завидя меня, она удовлетворенно кивнула, улыбкой ответила на мой возглас: «Мадам!» — сопровожденный учтивым поклоном и скорее походивший на приглашение к танцу, шагнула и оказалась вместе со мной в ярко освещенной комнатке, тут же взмывшей кверху. В эту секунду послышался звонок с четвертого этажа.
— Deuxieme, n'est-ce pas, Madame? [59] — осведомился я, ибо она не дала мне никаких указаний.
— Mais oui, deuxieme, — подтвердила она. — Comment savez-vous? [60]
— Je le sais, tout simplement [61] .
— А! Новый Арман, если не ошибаюсь?
— К вашим услугам, мадам.
— Ну что ж, это приятная замена.
— Trop aimable, Madame [62] .
59
На второй, не так ли, мадам? (франц.)
60
Да, на второй. Откуда вы знаете? (франц.)
61
знаю, да и все (франц.)
62
вы слишком любезны, мадам (франц.)
У нее был мягкий, нервно вибрирующий альт. Но не успел я это подумать, как она заговорила о моем голосе.
— Мне хочется похвалить вас за приятный голос.
Слова консисториального советника Шато!
— Je serais infiniment content, Madame, — отвечал я, — si ma voix n'offensait pas votre oreille! [63]
Сверху опять позвонили. Мы были на втором этаже. Она вдруг добавила:
— C'est en effet une oreillie musicale et sensible. Du reste, l'oui'e n'est pas le seui de mes sens qui est susceptible. [64]
63
Я бесконечно рад, мадам, если мой голос не оскорбляет вашего уха! (франц.)
64
И это ухо музыкальное и чувствительное. Впрочем, слух — это не единственное из моих чувств, которое обладает восприимчивостью (франц.)
Удивительная женщина! Я поддержал ее под локоть, словно ей грозила какая-то опасность, и сказал:
— Разрешите, мадам, освободить вас наконец от этого груза и донести его до вашей комнаты!
С этими словами я стал брать у нее из рук один пакет за другим и, бросив свой лифт на произвол судьбы, пошел за ней по коридору. Мы сделали не больше двадцати шагов. Она открыла двадцать третий номер по левой руке и вошла впереди меня в спальню, откуда распахнутая дверь вела в гостиную. Это была роскошная спальня с паркетным полом, устланным персидским ковром, с мебелью вишневого дерева, сверкающим туалетным прибором, с широкой металлической кроватью, покрытой стеганым атласным одеялом, и серой бархатной качалкой. На эту качалку и на стеклянную доску маленького столика я положил пакеты; мадам в это время снимала берет и расстегивала шубку.
— Моя камеристка не знает, что я пришла, ее комната этажом выше. Не будете ли вы и дальше так любезны и не поможете ли мне снять пальто?
— С величайшим удовольствием, — отвечал я, принимаясь за дело. Покуда я снимал с ее плеч подбитый шелком мех, еще хранивший тепло ее тела, она повернула ко мне голову с пышными каштановыми волосами и волнистой седой прядью, задорно выбивавшейся на лоб и казавшейся еще светлее по сравнению с копной темных волос, широко раскрыла глаза, потом мечтательно зажмурила их — и вот что она сказала:
— Ты раздеваешь меня, отважный холоп?
Невероятная женщина, и как это было сказано! Ошарашенный, я все же сумел собраться с духом для ответа:
— Если бы богу было угодно, мадам, и если бы время позволило, я с наслаждением продолжал бы это прелестное занятие.
— У тебя нет времени для меня?
— Увы, мадам, в настоящую минуту нет. Лифт стоит на втором этаже с открытой дверью. Его требуют снизу и сверху, да и здесь перед ним, наверно, собралось уж немало народа. Я потеряю место, если тотчас же не вернусь к своим обязанностям…
— Но у тебя нашлось бы время для меня, будь у тебя время?
— Да, и бесконечно много, мадам!
— Когда у тебя будет время для меня? — настойчиво спросила она. Глаза ее широко открылись, приняли хмельное выражение, и она вплотную подошла ко мне в своем серо-голубом, облегающем фигуру английском костюме.
— В одиннадцать моя работа кончается, — тихо сказал я.
— Я буду тебя ждать, — так же тихо ответила она. — Вот тебе залог! — И прежде чем я успел опомниться, моя голова оказалась между ее ладоней, а рот ее прижался к моему для поцелуя, такого проникновенного, такого глубокого, что он доподлинно стал связующим нас залогом.
Наверно, я был несколько бледен, когда положил на качалку ее жакет, который все еще держал в руках, и направился к двери. У лифта, действительно в полном недоумении, стояли три человека, перед которыми я поспешил извиниться не только за свое отсутствие, но и за то, что, прежде чем везти их вниз, мне пришлось подняться с ними на четвертый этаж, откуда вызывали лифт и где уже никого не оказалось. Внизу мне наговорили немало грубостей за учиненный мной беспорядок, но я тотчас пресек их, объяснив, что одна дама внезапно почувствовала приступ слабости и мне пришлось проводить ее до ее номера.