Призрачная любовь
Шрифт:
Этот юноша, мой Драматург, во всем отличался от первых двух хозяев. По вечерам он устраивал пирушки, затем, лежа в постели, до четырех утра писал сценарии, в одиннадцать вставал, шел на работу в театр, вечером ужинал, а потом снова кутил с друзьями. Вряд ли он хотя бы самую малость чувствовал мое присутствие рядом. В его кругу считалось модным пропивать талант и прожигать жизнь впустую. Мой Драматург писал комедийные пьесы, заставлявшие людей смеяться. Мне удавалось влиять на него только в пасмурные дни, когда он просыпался утром после пары часов сна, напуганный кошмарами. И вот тогда я садилась на край его кровати и читала стихи моей Святой, пока он вновь не засыпал. Мой хозяин слишком много пил и слишком мало ел, поэтому он умер молодым прямо во время одной из своих вечеринок.
Симпатичный и галантный мужчина, присутствовавший при том событии, подхватил Драматурга под руки, и это напомнило
Мой мистер Браун оказался увлеченным молодым человеком. Он сочинял такие страстные истории и так яро прислушивался к советам литераторов, что я выбрала его своим следующим хозяином — причем за несколько месяцев до того, как мой Поэт вознесся на небеса, не взяв меня с собой. Когда мистер Браун пришел проститься с покойным, я «прилипла» к нему. Через полгода он переехал на запад и поступил в университет — за три тысячи миль от родного города. Я выбрала его не только за любовь к литературе. Он был очень добрым, честным и благородным, хотя сам, похоже, не осознавал своих достоинств. Это делало его милым и трогательным юношей. Я помню, что сначала была очарована его улыбкой. Но лицо мистера Брауна оказалось истинным отражением его души. Я привязалась к нему сильнее, чем к кому-либо из прошлых хозяев. И мне нравилось называть его по фамилии.
В течение всех этих долгих десятилетий я научилась следующим правилам выживания: если ты не хочешь попасть обратно в подземную тюрьму, держись рядом с хозяином, с умом выбирай удовольствия в своем призрачном существовании и старайся быть полезной. Например, я верила, что помогаю мистеру Брауну писать его большой роман.
С тех пор как ему исполнилось восемнадцать лет, он ежедневно посвящал работе над рукописью по крайней мере один час в день. Он держал ее в папке, в которой когда-то хранил чистые листы бумаги. Мой хозяин садился на скамейку в парке или за стол в библиотеке, задумчиво щурился, а затем писал строку за строкой — примерно по абзацу в день. У него уже имелось около двухсот аккуратно заполненных страниц, но роман все еще буксовал на пятой главе. Пока хозяин трудился, я сидела рядом с ним или прогуливалась поблизости, наблюдая за ходом его мыслей. Каждая страница была выверенной, подобно стиху. Если сомнения или заботы бренной жизни останавливали его руку, я подхватывала авторучку, стараясь удержать ее на странице. К сожалению, мои пальцы проходили через пластмассу без всякого результата. Позже я все-таки нашла хороший способ для возвращения его внимания обратно к тексту. Стоило мне постучать пальцем по последнему написанному слову, как авторучка снова возвращалась на бумагу, а на губах хозяина появлялась улыбка. Его книга описывала историю двух братьев, сражавшихся за люто враждовавших королей. Действие сюжета происходило в средневековом мире — в богатой и таинственной стране, похожей на Ксанаду.
Иногда мне страстно хотелось обсудить с ним имя второстепенного персонажа, уточнить мотивы главного героя, подкорректировать описание реки или выражения глаз умирающего воина. По ночам, когда мистер Браун спал, я часто мечтала о наших долгих беседах, которые обязательно происходили бы между нами, если бы он мог видеть и слышать меня. Мы двое попивали бы чай или прогуливались на природе, посмеиваясь и обсуждая блестящие идеи. Жаль, но подобное не представлялось возможным. И все же мы ежедневно работали над книгой — это был мой любимый час, — пока однажды мистер Браун внезапно не забросил рукопись… Он повстречал свою невесту.
Они познакомились в лекционном зале, случайно столкнувшись в дверях. Их отношения казались мне ужасно вульгарными. Ее явно зазывные улыбки. Трепет моего хозяина, когда девушка смеялась над его шутками. Глупые извинения при каждом случайном прикосновении. Их сцепленные пальцы, когда она задавала ему какой-то вопрос. Его колено, прижатое к ее бедру, когда они пили кофе за крохотным столиком в пабе. Там было так шумно, что они покинули заведение и отправились на прогулку. Никто из моих прежних хозяев не жил с возлюбленным или возлюбленной. Стыдно сказать, но, когда эта девушка вошла в его жизнь, я испытала
Из-за любви к моему хозяину я смирилась с ее существованием. Из-за боязни страданий я научилась держаться на расстоянии, когда они проводили время друг с другом. Мое одиночество стало просто невыносимым. Я пыталась воображать, что она была моей дочерью. Эта женщина не имела дурных наклонностей, на которые я могла бы жаловаться. И мне казалось греховным нашептывать на ухо хозяину какие-то гадкие советы. В конечном счете они поженились. В ту пору мистеру Брауну исполнилось двадцать три года, а она была на пару лет моложе его. Я научилась не обращать внимания на муки ревности, которые терзали меня в моменты их близости: например, когда он невзначай щекотал ее, сидя за рулем машины, или когда во время завтрака она укладывала ноги ему на колени. Такая интимность задевала мои чувства. Я принадлежала мистеру Брауну, а он — мне, хотя и не физическим образом. Не так, как он был связан со своей супругой.
Мне пришлось осваивать новые правила выживания. Как только они начинали целоваться, я выходила из комнаты. Прежде чем войти в их спальню, мне следовало проверить, тихо ли там. Мое личное время с мистером Брауном обрело другой смысл. Я научилась ценить часы, которые мы проводили вместе на работе. Однажды я была щедро вознаграждена за столь строгое подчинение правилам. Мистер Браун вытащил свою старую папку, сунул ее в портфель и стал приезжать на работу за час до уроков. С тех пор он снова каждый день писал наш роман, а я стояла за его плечом, пока не приходили первые ученики. Вдохновленная успехом, я смягчилась к новобрачной. Когда та пекла пироги или печенья, я нашептывала ей в ухо свои рецепты, и результат производил впечатление на супруга и на приходивших гостей. Мне казалось, что я была добра к ней, словно ее собственная мать. Но однажды дедушка миссис Браун прислал альбом с ее детскими фотографиями. Вид ребенка с распущенными волосами и ямочками на тыльной стороне ладоней отрезвил меня, будто ушат холодной воды. Ко мне пришло горькое понимание. Я не была ее матерью. Просто страх одиночества принуждал меня играть чужие роли. А на самом деле я выбрала мистера Брауна, а он выбрал ее.
Теперь мои правила снова менялись, и я боялась этого. Меня увидели! Сидя на пологой крыше маленького дома, пока мистер Браун и его супруга спали внизу на широкой постели, я с тоской смотрела на крючок луны, висевший в сливово-пурпурном небе. Мне хотелось почувствовать, на что может быть похожа открытость для чужих беззастенчивых глаз. Я представляла, как стояла бы перед молодым человеком, который способен видеть меня. И как позволяла бы ему смотреть на себя, сколько угодно. Как он делал это? Неужели наши судьбы были переплетены друг с другом? У меня возникло два противоречивых ощущения. Я боялась оказаться увиденной: это как если бы ты думала, что вышла на улицу одетой, а на самом деле на тебе не оказалось никакой одежды. Другое ощущение — неописуемое влечение к чужому взгляду — удивило меня. Так лоза завивается к солнечному свету в медленном, но прямодушном притяжении тоскующей души. Мне захотелось посмотреть на того странного парня. Захотелось понять, действительно ли он был тем редким человеком, который мог воспринимать нечто невидимое для других людей. Никто не вызывал во мне доселе такого сильного беспокойства, и никто не притягивал меня к себе больше, чем он.
На следующий день, когда та же группа школьников вошла в кабинет мистера Брауна, я удалилась в заднюю часть комнаты. Мне хотелось убедиться, что странный юноша видит меня. В прошлый раз он мог смотреть через мое тело на карту мира или на таблицу с грамматическими правилами. Я решила не гадать. Застыв, как мраморная статуя, в углу между оконной рамой и шкафом, я сохраняла полное спокойствие, чтобы предметы — даже пыль на полу — не шевелились из-за моего присутствия. Ученики входили в класс, подталкивали друг друга, смеялись или слушали звучащую в наушниках музыку. А затем я увидела того юношу с бледным лицом. Он переступил порог и направился к своей парте, стоявшей чуть сзади в среднем ряду.