Призрачный путник
Шрифт:
Сопротивляясь беспомощной ярости, вцепившейся в сердце, Путник развернулся к Гилтер’йель, держа меч у земли.
Почему? — спросил он, слова потекли из его разума, но в сжавшемся от боли сердце он знал ответ. Она лгала. Это была попытка задержать его, а не выражение любви. Гилтер’йель в самом деле послала Мериса, чтобы прикончить его. Её слова обманули Путника, и он попался в ловушку.
Гилтер’йель начала плести новое заклятие, и стена пламени стала смыкаться вокруг Путника. Еще один, последний
Он был глупцом, доверявшим Гилтер’йель, глупцом, прислушавшимся к её уговорам. Мерис не был испытанием, просто попыткой Гилтер’йель убить своего стража-отступника. Всего лишь уловка, приманка, задуманная так, чтобы поймать его на сильнейшем стремлении — стремлении к людям.
Это было так легко, так маняще — отдаться в объятия матери, или отца, или любимой, и позволить другим делать выбор за него. Так легко…
И теперь за эту зависимость, за нехватку самоуважения, за ошибку, погребенную годами ненависти, тьмы и мести, придется заплатить. Жизнь подошла к концу и силы покидали его.
Призрачный воин знал, что побежден.
Извиваясь, не обращая внимания на боль, на угрозу перелома конечностей, Арья наконец смогла высвободить меч. Она ударила каменную руку куэрваррской, позаимствованной, сталью. От столкновения полетели искры и комья земли. И хотя очень быстро рука девушки онемела из-за отдачи от ударов, по поверхности огромной руки расползлась паутина трещин.
И тут душераздирающий крик, вскоре превратившийся в пронзительный вой, нарушил её сосредоточенность. Крик разорвал границы жизни и смерти, и пронзил саму душу Арьи.
Крик Путника.
Запаниковав, Арья подняла взгляд. У девушки перехватило дыхание. Путник исчез, но она каким-то образом ощущала его присутствие. Она знала, что он сейчас сражается — вне пределов её зрения, но в досягаемости её сердца.
И, сообразила она, в пределах слышимости.
Таким образом, хоть сама рыцарь его и не видела, зато Путнику призрачное зрение позволяло видеть, и, что более важно, слышать её.
— Рин Тардейн! — воскликнула она. — Рин Тардейн! Я верю в тебя, Рин! Я верю!
Выкрикнув эти слова, которые даже отвлечь Гилтер’йель не смогли, она последним ударом изо всех сил опустила меч на каменный палец. Клинок погнулся, весь покрылся зазубринами, но последний удар выдержал. Потрескавшийся камень с треском раскололся, и треску вторил крик Гилтер’йель. Арья увидела, что от правой руки друида остался только обрубок, из которого фонтаном хлещет кровь.
Гилтер’йель с безумными глазами повернулась к рыцарю. Легким движением пальцев она заставила меч девушки раскалиться добела, отчего та выронила клинок. И когда Арья выругалась и схватила кинжал из-за пояса, чтобы метнуть, Гилтер’йель обрушила на нее пламя природы.
Тогда Арья закричала так, как не кричала никогда прежде.
— Я
В глубинах содрогающейся эфирности, в его поле зрения, нечеткого на грани двух миров, мелькнуло лицо Арьи. Он увидел, как её тело корчится от боли, сжатое каменной рукой, бичуемое ожившими лозами, озаренное пламенем. Её дух кричал одно лишь слово: его имя. Он чувствовал боль и ужас, пронзавшие призрачный полумир, но была еще и любовь — любовь, пылавшая ярче, чем языки окутавшего его пламени.
Его первый самостоятельный выбор — выбор, который вырвал Путника из когтей Гилтер’йель — был сделан в объятиях Арьи. Арья стала источником его силы и уверенности. С ней он познал огромную силу, решительность куда более нерушимую, чем могли породить ненависть и ярость.
Он не будет сдаваться. Он не поддастся на обман Гилтер’йель.
В сознании мелькнуло воспоминание, не о любви, а об ужасной боли. Давным-давно погребенное в его памяти и обнаруженное благодаря словам Гилтер’йель, защищенное стенами, которые разрушил молот его любви к Арье.
«Грейт не мог выбрать, пока я не обратилась к нему…» — сказала эльфийка.
Как будто заново открывшимися ушами он вновь услышал её признание в том, что эльфийка встречалась с Грейтом еще прежде той ночи пятнадцатилетней давности.
Внезапно Путника окружили духи его убийц, произносившие слова, что он помнил, слова, за которые он их проклинал. Но он этого не слышал.
Был только один холодный, знакомый голос.
— Сделаешь ты это, или нет, неважно.
Над головой появились два призрака, принадлежавшие Льете и Тарму. Они печально глядели вниз, на Путника, но в их лицах он видел свет надежды — грустной, смиренной, но все-таки надежды.
И тогда Путник понял, что он должен сделать.
Прости меня, Арья, — сказал он возлюбленной с помощью эфирных ветров. Я должен заплатить по счетам. Месть должна завершиться. Это должно закончиться.
Путник?— донесся ее испуганный отклик. Он не знал, каким образом она смогла услышать его в материальном мире и тем более ответить. Его затопила любовь, своей печалью разрывавшая сердце на части. Он должен был пропустить это чувство насквозь. Путник!
Ты мелодия моей жизни, — сказал он Арье, — и я буду воспевать тебя вечно. Песнь о Соловье — баллада призрака, которого ты научила любви.
Путник, что ты делаешь? —спросила Арья. Затем сквозь тень до нее донеслись отголоски его эмоций, и она поняла. Он ощутил её ужас и догадался, что рыцарь осознала, как он собирается поступить. Путник, нет! Пожалуйста! Не…
Путник не стал отвечать. Он вырвал себя из эфирности. Тени исчезли, когда он оказался в материальном мире мучений и агонии. Он знал, что вне мира призраков почувствует физическую боль, и в этот раз на нем не было исцеляющего кольца. Это был конец.