Призрак древних легенд
Шрифт:
Не обращая внимания на суетящихся вокруг него красавиц, Раевский повернулся к Олегу:
— Олег Ингварович, Судиша Юрьевич, к сожалению, вынужден покинуть этот замечательный прием. Случился небольшой конфуз с одеждой. А тут дамы, — на его губах заиграла холодная, нагоняющая жуть улыбка. Он оглядел обсуждающих поединок аристократов и от этого взгляда гордые представители лучших родов Великого Княжества попятились, словно увидели перед собой монстра из глубин Заброшенных земель. Федор галантно поклонился Зоряне с Дарьей: — Сударыни, благодарю вас. Дальше я сам.
Девушки, обиженно надув губки и вздернув носики, отступили. Олег ждал, что несдержанная Белозерская вспыхнет и выльет на
Увлекшись своими мыслями, Олег не заметил, как из-за спин толпящихся вокруг них аристократов стремительным шагом выскочил Угрюмов. Бледное лицо боярина искажено ненавистью, на зубы оскалены в безумной ярости. Никто ничего не успел понять, а в грудь расслабившемуся после боя Федору уже летит твердая умелая рука старого воина с зажатым в ней кинжалом. Этот удар смертелен, среагировать на него просто невозможно. Только вдруг в зале наступила вязкая тишина, наполненная черным, всепоглощающим потусторонним, буквально физически осязаемым ужасом. Олегу захотелось убежать, спрятаться, забиться в самый дальний уголок дворца и затаиться там, чтобы, не дай Боги, хозяин ужаса его не нашел. Иначе может случиться что-то настолько страшное, что разум отказывается понимать. Судя по мертвенно бледным лицам людей, они чувствовали то же самое. Несколько дам, закатив глаза, с едва пробивающимся сквозь ватную пелену шорохом платьев в обмороке завалились на пол. Но никто не кинулся им помогать. Все замерли, не в силах пошевелиться.
Тишину разорвал стук упавшего на пол кинжала. А следом на паркет прахом осыпалось тело Угрюмова. Олег готов был поклясться, что рядом с Раевским стоит, и с таким же насмешливым прищуром, как у парня, оглядывает испуганных людей сама Хель. Холодная и прекрасная, словно ледяная статуя, сверкающая в лучах зимнего солнца. Молодой Лодброк склонил голову перед богиней, наплевав на то, что о нем могут подумать приближенные и видят ли они ее так же, как он. Хель о чем-то перекинулась несколькими фразами с Федором и растаяла в воздухе. Наследник почувствовал на своей щеке холодное и нежное прикосновение:
— Какой милый мальчик, — послышался чарующий голос, — Я за тобой присмотрю, посвященный мне, — в ушах колокольчиками зазвенел переливчатый смех. И тут же в помещение стали возвращаться звуки, липкий, обволакивающий ужас исчез без следа так же внезапно, как и появился. Зал наполнился испуганными, ничего не понимающими голосами.
— Я буду у себя на Цветочной, — тихий голос Раевского заставил вздрогнуть не отошедшего от встречи с Повелительницей Хельхейма Наследника, — Думаю, время вылета теперь перенесется. Скажи отцу, их, — Федор кивнул на сбившихся в кучку бледных девушек, — В экипаже быть не должно. А сейчас, Ваше Высочество, вынужден откланяться, — и, не дожидаясь положенного этикетом разрешения, парень направился к выходу.
Стоявшие у него на пути люди вне зависимости от титула и положения спешно уступали ему дорогу. А он шел, никого и ничего не замечая, высокомерно глядя поверх голов. И все присутствующие понимали, по-звериному чувствовали, что этот молодой человек в своем праве. Что здесь и сейчас он самый главный хищник, и остальным лучше отойти, уступить дорогу, чтобы выжить. А затем, дождавшись, когда посмевший бросить вызов стае выскочка ослабнет или ошибется, нанести свой смертельный удар. Потому что эти люди свой сегодняшний страх Федору не простят! Никогда!
Восьмые сутки нашего монотонно-скучного путешествия. Скоро прибудем на место. Осталась позади большая часть пути через Заброшенные земли. Уже не так ощущается дыхание аномалии. Люди повеселели и взбодрились. Никаких происшествий и эксцессов во время путешествия не произошло. Монстры не напали. Выдрессированный Олегом экипаж и практически перебранный по винтику «Сокол» работают безупречно, ученые занимаются исследованиями аномалии, изредка мелькая в коридорах с восторженно-безумными взглядами. Хорошо хоть Юнг от меня пока отстал, ему сейчас есть чем заняться. А у меня нет настроения общаться. Тем более, здесь я изгой.
Память все время возвращается к моменту, когда безумец Угрюмов пытался меня подло, исподтишка, как портовый бандит, зарезать.
Нет, мне не было страшно. Испугаться я не успел. Да и раз за разом умирая и возрождаясь, к смерти начинаешь относиться по-другому. Меня волнует совсем другое — что это было?! Угрюмова убил не я. Точно не я. Я никогда не владел некромантией. Не тот склад характера, не те способности и интересы. Хотя к одаренным, посвятившим себя смерти, относился без предрассудков. Были у меня когда-то и хорошие друзья среди них. Но дело не в этом. В мою судьбу вмешались местные Боги! А это плохо. Мысли и действия высших сущностей не поддаются человеческой логике. А люди, попавшие в зону их интересов, обычно заканчивают очень и очень плохо. Зато красиво. Ну, так на то они и герои. Правда, бывают и исключения. Таких называют любимчиками Богов.
До сих пор мне удавалось избегать их внимания. Ни в одной из прожитых ранее жизней с Высшими я не сталкивался. Хотя не раз слышал и видел последствия их вмешательства в жизнь людей. И мне очень хотелось, чтобы так оставалось и впредь. Да только поздно. И это одновременно пугает, раздражает и щекочет нервы.
Здесь ее называют Хель, Хольда, Морана, Мара. Повелительница царства мертвых и царица преисподней, где в одной части царит вечная стужа, а в другой от вулканического огня плавится само мироздание. А еще она покровительница одаренных, за исключением посвятивших себя Живе. А еще она дала понять всему Княжеству, что я нахожусь под присмотром и защитой Богов. С одной стороны мне это на руку, а с другой — что запросят с меня за это? И смогу ли я расплатиться? Тут ведь и перерождение не спасет. Эти мстительные твари достанут везде! Но какая же она стерва! Ненавижу! И в то же время я благодарен ей!
Я уже ощутил на коже острие кинжала, когда Угрюмов просто исчез. Растворился. Осыпался прахом. А рядом со мной послышался переливчатый, как серебряный звон, такой родной и давно забытый смех. Боясь спугнуть тревожащее душу наваждение, я обернулся:
— Жанет?! — мир вокруг перестал существовать, остались только эти любимые глаза и улыбка. Ее улыбка!
— Нет, глупенький, — рассмеялась Жанет, а сердце сдавило от накативших воспоминаний, — Я не она.
Как?! Почему?! Нет! Переход от обыденности жизни к всепоглощающему счастью, а потом обратно в серую безнадегу был настолько болезненным, что я едва устоял на ногах. Лицо стоящей рядом женщины стало другим. Более жестким, хищным, но, тем не менее, оставалось божественно прекрасным.