Призрак миссис Рочестер
Шрифт:
– Не путаться под ногами и не бродить по лесу. Думаю, я поняла.
– И никаких посетителей и постов в соцсетях обо мне, Софии или ком-либо отсюда. Одно фото в сети – и вы уедете.
– Я и не собиралась.
– В таком случае мы друг друга поняли. Хорошо. – Он поднялся на ноги, и я встала следом. Рочестер протянул мне руку: – Добро пожаловать в Торн Блаффс, Джейн.
Так он все-таки знал, как меня зовут. А я была готова поставить кругленькую сумму против этого.
Я пожала протянутую руку, и теплые сухие пальцы крепко сжали мою ладонь. Что-то вздрогнуло внутри, как от электрического разряда. Но тут его телефон
– Доброй ночи, – пожелал он и отвернулся, нажимая на кнопки.
Выйдя из комнаты, я направилась обратно на кухню. Отис поспешно отложил самокрутку:
– Ну, как все прошло?
– Какого черта ты ему сказал, что мы выросли вместе?!
– О. Вот дерьмо. Не думал, что это выплывет.
– Выплыло. И рано или поздно обязательно бы выяснилось. Боже мой, Отис! О чем ты только думал?
– Решил, что, может, тогда он станет лучше к тебе относиться. Ну, знаешь, если б мы с детства были знакомы. А потом, когда ты уже окажешься здесь, я думал, он тебя и не заметит. Но все же хорошо? Он не выгнал тебя или что-то в этом роде?
– Пока нет. Но если что, не удивлюсь. Но вряд ли стоит ждать, пока он решит меня выгнать. Лучше мне поискать другое место на лето.
– Нет-нет, я все решу! – В голосе Отиса послышались лихорадочные нотки. – Скажу ему, что это я во всем виноват. Тебе не придется уезжать, обещаю!
– Прости, Отис, но я больше не могу верить ни единому твоему слову. – И не дожидаясь, пока неизбежно смягчусь и передумаю при виде его расстроенного лица, я выскочила из дома.
В коттедже я взволнованно проиграла в голове беседу в зале. Какой странный человек. Заносчивый, грубый. Пороховая бочка, а не характер. В том, что он способен на насилие, я практически не сомневалась.
Но на убийство?
Вероятно. Ну или, по крайней мере, довести жену до отчаянной меры в виде самоубийства он мог. Ее отсутствие уж точно не повлияло на его аппетит.
Мне вспомнилась та искра, пронзившая меня, электрический разряд или что угодно, когда Эван Рочестер коснулся моей руки. Что, черт возьми, это было?
А потом меня начало трясти. Даже хуже: будто тело хотело вырваться из кожи. Затем произошло нечто еще более странное, хотя и не совсем незнакомое. Перед глазами все начало расплываться, и у одного глаза взорвалась крошечная желтая звездочка, за которой последовали гораздо большие, и вскоре я видела только ядовито-оранжевые всполохи, зигзагами танцующие перед глазами. Мигрень.
Технически не настоящая мигрень – не жуткая головная боль. Такое называлось визуальной мигренью, но все равно – странная штука, вызывающая галлюцинации и мучительно дезориентирующая. Эти взрывающиеся звезды перед глазами. Зигзаги ярких цветов.
У мамы такое тоже было. Она называла их посланиями с других планет. Что ж, инопланетяне, похоже, пытались передать мне очень срочное сообщение:
«Идиотка. Ты. Просто. Идиотка. Неужели история с Джереми ничему тебя не научила?»
Я упала на кровать и крепко зажмурилась, но зигзаги и сверхновые продолжали плясать прямо под закрытыми веками. Теперь мне привиделся и сам Джереми Кэпшоу. Мужчина, в которого я была влюблена. По уши, до безумия влюблена. Какая яркая картинка: художник, такой поэтически-стройный, в заляпанных краской джинсах, за работой над одним из своих бурых холстов, которые, как я думала, отражают что-то темное и волнительное
Взорвалась еще одна звезда, показывая мне лицо Холли Берген. Моей лучшей подруги. Незабываемо прекрасной, с густыми волосами, каштановыми с земляничной искоркой, гибким телом танцовщицы. Доброй ко всем людям и животным. Вспоминаю, как мы жили в той обшарпанной квартирке в Вильямсбурге, где лифт вел себя как плохой пес и редко откликался и где тараканы были настолько наглыми, что им не помешал бы поводок. Морозный День святого Валентина, когда древний котел отопления наконец испустил дух, и мы обе жались у плиты, закутавшись в куртки, и Холли читала по линиям на моей ладони.
«Ого, дорогая! Да у тебя самая длинная линия любви из тех, что я видела! Это значит, что ты найдешь вечную любовь. – Я даже сейчас слышу ее немного безумный смех, когда она показывала мне свою ладонь: – Не то что у меня – обрубленное нечто!»
Кадры памяти замелькали дальше, как при перемотке. Теперь я жила с Джереми в его лофте в Бушвике, лежала на футоне после долгих занятий любовью. Зазвонил телефон, и чей-то чужой голос сообщил, что звонят из больницы Нью-Мерси в Лоувуде.
Помню, как я бросилась туда и меня встретил измотанный молодой хирург с черными кругами под глазами. Рентген показал огромную опухоль, напоминающую смертоносного паука, в правом легком моей матери.
Мама подняла на меня полные ужаса глаза: «Солнышко, я хочу домой. И пообещай, что больше никогда не заставишь меня сюда вернуться». Я пообещала.
Мигрень все нарастала. Ленты в виде молний лились потоком, одна за другой. Я прижала ладонь к глазам, но они не исчезали, принося с собой лишь больше воспоминаний.
Теперь я проводила все выходные в Нью-Джерси, ухаживая за мамой. Джереми был таким понимающим, и я любила его за это все сильнее. Как-то мягким теплым днем в марте, когда маме стало немного полегче, я успела на ранний воскресный поезд в Нью-Йорк. Хотела проскользнуть в квартиру и устроить ему сюрприз, пока он не проснулся.
«Идиотка. Ты. Идиотка», – продолжали писать инопланетяне на обратной стороне век.
Тогда я открыла дверь и замерла на пороге, увидев на кухне две фигуры. Одну обнаженную, в одних боксерах, а другую – в золотисто-фиолетовом кимоно, которое я привезла из Киото. Боксеры прижимались к спине кимоно, обнимая, и кимоно извивалось, как ящерица. Потом последовала шутливая борьба.
И вот уже Холли бежала за мной: «Дорогая, мы не собирались. Мы не хотели тебе говорить, пока, ну, ты понимаешь, твоя мама…» – «Пока что? – шипела я. – Пока не умрет?»
Помню, как обожгло руку, когда я залепила ей пощечину, и ее испуганный крик. И другой звук – смех. Смех Джереми.
Теперь мигрень немного поутихла. Яркие огни стали тускнеть и наконец пропали, как и ленты в виде молний, эти сообщения с Марса.
Я села. Меня до сих пор немного потряхивало. Почти целый год я запрещала себе думать об этом, но встреча с Эваном Рочестером каким-то образом всколыхнула воспоминания.
«Бедная сиротка».
Я так и не рассказала маме, что случилось с Джереми, но, видимо, из моего разбитого сердца сочился яд, потому что мама быстро угасла. К июню она похудела до неузнаваемости, почти высохла: кожа стала цвета старого воска, плоти почти не осталось, даже ее милый курносый носик теперь скорее напоминал клюв попугайчика.