Призрак Небесного Иерусалима
Шрифт:
– А что тут иметь в виду? Все ясно как божий день: он врач, царь и бог, она – пациентка, измученная собственной психикой. К тому же – красивая пациентка. Правда, дело это небезопасное: во-первых, запрещено врачебной этикой. Ну, это, положим, начхать. Но главное – у пациентки имелся муж. Полицейский. Но такого вида, что, переодень его в кожанку и голову обрей, – бандюган-бандюганом, с вашими это случается, вы уж меня извините. И глаза такие… мягко выражаясь, недобрые. Ясно, что подобному человека прирезать, что филантропу старушку через дорогу перевести.
Андрей подобрался, еще не веря собственному
– А вы случайно не знаете фамилии пациентки? – спросил он тихо, боясь спугнуть удачу, пусть даже охотничьей дрожью собственного голоса.
– Не знаю, – выкинул окурок Тимофеев. – Но могу посмотреть в базе данных. Фамилия у нее была простая – вроде Ивановой, очевидно, мужнина. Потому что у нее самой такой фамилии быть просто не могло, м-да. Дело было года два назад – я увидел, как после консультации он посадил ее в машину и увез. А потом она отменила все дальнейшие сессии.
– И поэтому вы думаете, что у них был роман? – с наигранным недоверием протянул Андрей, уже открывая перед Тимофеевым дверь клиники.
– О! – Сексолог поднял вверх длинный кривоватый палец. – Если бы вы видели, как он на нее смотрел. И она – на него. Поверьте, у вас тоже не осталось бы никаких сомнений.
Фамилия клиентки оказалась Кузнецова, адрес также имелся, и Андрей прямо из кабинета Тимофеева набрал номер. Трубку сняли, и глухой женский голос произнес:
– Я слушаю.
– Анна Алексеевна? Добрый день, вас беспокоит старший оперуполномоченный Яковлев. Я хотел бы побеседовать с вами о Юрии Аркадьевиче Белове. Мы могли бы сейчас встретиться?
– Конечно, – тихо сказала Кузнецова. – Приезжайте. У вас есть адрес? Код на двери: 769.
– Еду, – быстро сказал Яковлев и положил трубку, пока та не передумала. И, уже выезжая со стоянки «Психеи», понял, почему после такой краткой беседы у него осталось чувство некой неестественности, какой-то даже странности, что ли. Анна Кузнецова не казалась ни удивленной, ни испуганной. Что очень нетипично для человека, которому ни с того ни с сего позвонил следователь с предложением встретиться.
Иннокентий
Иннокентий положил трубку и тяжело опустился на темно-зеленой кожи оттоманку в коридоре. Это был Машин «джинсовый» начальник – Яковлев. Он звонил из машины и явно очень спешил. Яковлев сказал, что Машин отчим погиб. Деталей не давал, но Иннокентий уже достаточно знал об этом деле, чтобы понять – Юрий Аркадьевич был убит в крайне неприглядной средневековой манере. Он не стал задавать вопросов. Кроме того, ему было так же, как и Яковлеву, ясно, что смерть Машиного отчима случайностью не являлась. Маньяк стоит уже вплотную за Машиной спиной. И то, что та еще жива, может быть либо недосмотром с его, маньяка, стороны, что маловероятно, исходя из почерка персонажа, либо изощренной игрой. Радостным ощущением полного контроля над происходящим, когда он может отнять у Маши жизнь исключительно по собственному желанию и – в любой момент. Яковлев попросил Иннокентия забрать Машу с матерью и отвезти к себе.
– На некоторое время, – уточнил он. И Иннокентий услышал в его голосе страх и усталость. И еще какие-то новые, умоляющие нотки.
– Конечно, я сейчас же заберу Машу с Натальей Сергеевной, – мгновенно согласился Кентий. И добавил: –
– Вот именно что в сравнительной, – мрачно ответил на это Яковлев, но тут же добавил прочувствованно: – Спасибо.
– Не за что, – машинально произнес Иннокентий, но в глубине души засело занозой: какого черта этот «джинсовый» благодарит его за то, чтобы он позаботился о Маше Каравай? Он, Иннокентий, заботится о ней последние пятнадцать лет и без просьб со стороны третьих лиц! Но тут же себя одернул: Машке на самом деле повезло с хмурым боссом. Он, в сущности, отличный мужик и переживает за нее. И Иннокентий спустился бегом вниз к машине и тронулся, даже предварительно не отзвонившись, в сторону Машиного дома.
Когда Маша открыла ему дверь, он содрогнулся. Вдруг показалось, что она похудела – болезненной худобой, когда видны ключицы в горловине халата, локти становятся острыми, а лицо… Машино лицо осунулось, проступили еще явственней, будто возвышенности, скулы. И над ними – темные круги под глазами. А под ними – впавшие щеки. Волосы висели патлами вдоль лица, а глаза казались очень светлыми, будто из них ушел весь цвет, оставив снаружи лишь безжизненную стеклянную оболочку. Она молча посторонилась, чтобы пропустить его вовнутрь. Прошла вперед него, чуть подволакивая ноги, на кухню, села напротив света. И улыбнулась нехорошей улыбкой:
– Мама в больнице, – сказала она. – Ей стало плохо с сердцем. Ты, наверное, уже знаешь, что произошло?
Иннокентий кивнул и попытался взять ее руку в свои, но она отняла ее и стала сосредоточенно отрывать заусеницу на пальце. Та поддалась, захватив за собой изрядный кусок кожи. Маша даже не поморщилась, лишь слизнула кровь и снова улыбнулась ему все той же пустой, без выражения, улыбкой.
– Маша, – начал он мягко. – Тебе нельзя находиться в этом доме. Это слишком опасно. Еще можно было себя убедить, что смерть твоей подруги была случайностью…
– Ее звали Катя, – тихо поправила его Маша.
– Да, – согласился Иннокентий. – Но теперь понятно, что и Катя не была случайностью, и твой отчим попал в список жертв не без причины…
– Да, – закивала с готовностью Маша. – Дело во мне, это я во всем виновата.
– Что за глупости! Что ты себе…
– Нет, Кентий, нет! Это же ясно, – быстро заговорила Маша, а пальцы продолжали лихорадочно сдирать заусеницу уже рядом с другим ногтем. – И мама мне то же сказала!
Иннокентий перехватил ее руки, но чувствовал, как шевелятся в его ладони, пытаясь вырваться, как насекомые под землей, подушечки пальцев. Переспросил:
– Мама сказала?!
– Да, да, и мама! Если бы я не стала копаться в этом, никто бы ничего не понял! Я уверена! Может, он даже перестал бы убивать, ему бы было неинтересно. А теперь… теперь это стало так захватывающе! У него появилась публика, ему есть с кем играть, понимаешь? Как в лесу: не будешь же ты, как дурак, прятаться в одиночку? А сейчас по лесу ходят десятки не самых глупых людей и все кричат: «Аууу! Аууу!» А я – ближе всех. Со мной – еще увлекательней. И вокруг меня много грешников – вот что он мне хочет показать. Что я слепая! Иду по его следу, а того, что у меня под носом, – не замечаю!