Шрифт:
Пролог
В середине XIV века сборище на центральной площади даже самого маленького городка было обыденным развлечением, поводом которому могло послужить всё что угодно. Высшие и низшие сословия собрались вместе, чтобы забыть на время о своих различиях и наравне насладиться зрелищами и представлениями.
В позднюю осень, когда урожай был собран, а запасы на зиму приготовлены, людям не хватало веселья, и они начинали скучать. Потому-то весть о суде над ведьмой пришлась народу по вкусу. Это означало, что очень скоро состоится казнь, ведь обвинения были неоспоримы, а судьи непреклонны.
Казнь назначили на раннее утро, с рассветом. Высокий эшафот возвели в центре площади, чтобы каждый горожанин видел, как приговор будет приведён в исполнение, и проклятая ведьма сгорит на костре.
Народ собрался ни свет ни заря и в ожидании роптал, предвкушая красочное зрелище. Кто-то нетерпеливо переступал с ноги на ногу, сверля взглядом дорогу, ведущую к темницам. Кто-то усердно молился, прося всевышнего спасти их душу и души их родных. Дети зевали, сонно потирая глаза. Знатные господа восседали в своих ложах, надменно глядя на челядь внизу и обсуждая подробности суда над ведьмой, которые простолюдинам были пока что неизвестны.
И вот долгожданный миг настал. Ветхая телега, запряжённая ослом, размеренно-траурно появилась в начале площади. Толпа взорвалась криками и улюлюкиваниями. Проклятья доносились со всех сторон, в телегу летели камни, ветки и гнилые овощи, которые горожане предусмотрительно принесли с собой.
Исхудавшая, некогда красивая, а сейчас бледная, с ввалившимися глазами женщина, не многим старше двадцати, сжавшись в комочек, забилась в угол телеги, беззащитно закрыв голову бледными худыми руками. Ведьма не могла защититься от града, обрушившегося на неё, и была не в силах что-либо изменить. Она только жалобно постанывала, когда тяжелый камень или овощ больно били её. Из одежды на несчастной была лишь рубаха из мешковины, повязанная верёвкой. Длинные чёрные волосы разметались по плечам и слиплись от грязи. Осуждённая сидела на соломе, а кисти её связывала крепкая верёвка.
Телега остановилась у эшафота, заехав за ограждение и выстроившуюся вокруг помоста стражу. Ведьму грубо выволокли и толкнули на землю к пропитанному жиром хворосту. Едкий запах тут же ударил в нос.
Стражник схватил женщину за предплечье и, будто пушинку, поставил на колени перед священнослужителем.
– Дитя, раскаиваешься ли ты в своих прегрешениях? – нараспев произнёс один из священников, выступая вперёд и очерчивая крест над поникшей головой осуждённой.
Женщина подняла голову и взглянула с мольбой на своих судий и палачей заплаканными глазами, в надежде найти хоть каплю сострадания. Но священники были неумолимы в своём решении. И всё же надежда не таяла в душе. Глазами она отыскала высокого мужчину, сурового на вид, и жадно впилась в него взглядом.
– Прошу, – хриплым голосом взмолилась она. – Я не виновна! Я не виновна! Пощадите! Я не…
– Признай грехи свои! – вновь призвал священник, поднимая над её головой распятие.
Мужчина позади решительно отвёл взгляд от несчастной жертвы. Не желая больше видеть её мольбы в глазах. Он хотел бы закрыть и уши, чтобы не слышать её голоса, но не мог.
– Умоляю! – слёзы градом полились из глаз. Она обращалась ни к церковнослужителям, а к мужчине, словно к последней надежде. – Поверьте мне! Я не…
– Такова воля Божья! – безжалостно перебил её священник. – Да упокоится твоя душа с миром. Аминь.
– Аминь! – эхом отозвались остальные, а мужчина нахмурился и плотнее сжал губы.
– НЕТ!!! – неистово закричала женщина.
Два стражника грубо подхватили её под руки и поволокли на эшафот к толстому столбу, обложенному хворостом и соломой. Осуждённая всеми силами пыталась вырваться, хотела броситься к мужчине, стоявшему позади священников и искоса наблюдавшему за ней, будто за чем-то порочным, осквернявшим его взор. Но что могла поделать хрупкая женщина с двумя могучими стражниками? Ей оставалось лишь подчиниться.
– Георг! – в отчаянии позвала она мужчину в последний раз, пока её привязывали к столбу. – Прошу! Умоляю, поверь мне!!! Георг, это ложь! Я не ведьма! Я не виновна! Георг!!!
С презрением он взглянул на ведьму в последний раз и отвернулся.
Священник громко читал молитву, в то время как палач уже приготовил факел, чтобы привести приговор в исполнение. Толпа возбуждённо вопила, бросая проклятья и бранную ругань в адрес ведьмы. А несчастная женщина продолжала с надеждой и мольбой смотреть на мужчину, страшась отвести взгляд.
И вот уже факел упал на сухие ветки, и алое пламя резво занялось, стремительно побежав по хворосту и соломе, обильно политым жиром.
Оглушительный, холодящий душу крик пронёсся над площадью, но быстро утонул в неистовом оре ликующей толпы.
Прошло время, прежде чем народ начал расходиться. Пламя всё ещё пылало, обдавая своим жаром, но крик жертвы уже стих, не видно было даже её силуэта. Горожане, насладившись зрелищем, поспешили по своим делам. На долгое время в городе будет что обсудить и о чём посплетничать по вечерам. Вскоре история эта обрастёт небывалыми подробностями, и матери станут рассказывать детям как страшную сказку на ночь.
Ну а пока у догоравшего костра остался только один зритель. Всё это время он не мог пробиться сквозь толпу, чтобы увидеть ведьму. До него лишь доносились её ужасные крики. А оказавшись рядом с костром, он не смог уже разглядеть лица той, что когда-то была его матерью.
Босой щуплый мальчик в грязной рубашке и рваных штанах был похож на бродяжку. Да так оно и было, ведь теперь он не имел ни дома, ни семьи. Его отцом был уважаемый в городе человек – судья и ревностный католик, который вынес жене и матери своего ребёнка смертный приговор, приведённый этим утром в исполнение на глазах сына.
И вот семилетний мальчишка оказался на улице, выброшенный родным отцом из кровного дома, лишённый любимой матери.
Ребёнок даже не осознал до конца произошедшее. Ему всё ещё не верилось, что счастливой жизни больше нет, как и его матери. Он продолжал беспомощно стоять напротив огромного костра, потеряв счёт времени и позабыв обо всём на свете.
– Эилерт.
Низкий мужской голос заставил мальчика вздрогнуть. В детской груди закипела ярость, что была жарче пламени, в котором сгорела его мать. Сжав кулаки так, что маленькие костяшки пальцев побелели, мальчик повернулся к своему отцу.