Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул
Шрифт:
— У меня есть для вас кое-что новое. Впрочем, пусть расскажет Енсен, поскольку это его открытие. На авторство самой гипотезы я тоже не претендую. — Предоставив слово своему помощнику, Боденштерн вместе со стулом отодвинулся в темноту.
— Мы с комиссаром пришли к заключению, что никого из присутствующих, пожалуй, не имеет смысла подозревать, — осторожно начал Енсен.
— Значит, это все-таки убийство? — резко спросил Мун.
— Ловиза Кнооп упомянула на допросе, что господин Мэнкуп ждал сегодня ночью еще одного гостя.
— Помните? — Дейли повернулся к Муну. — Разговор с нами откладывался именно из-за этого человека.
Мун кивнул.
— Продолжайте, господин Енсен. Если не ошибаюсь, ваша гипотеза связана с бутылкой шампанского, которую вы, судя по ее отсутствию, вместе с обоими стаканами уже приобщили к вещественным доказательствам?
— Превосходно! — раздался из темноты голос Боденштерна. — Правда, такую мистическую прозорливость я бы скорее ожидал от господина Дейли.
— От меня? — не понял Дейли.
— Мне говорили, что ваша жена весьма популярная ясновидящая.
— Если вы считаете, что таланты одного супруга передаются другому, господин комиссар, то почему бы не поручить расследование этого дела вашей жене? — отпарировал Дейли. — Во всяком случае, смотреть на нее будет куда приятнее.
Боденштерн собирался что-то сказать, но Енсен мягким жестом остановил его:
— Господин Мун совершенно прав. На одном стакане я нашел отпечатки пальцев Мэнкупа, на другом — чужие. Учитывая звукоизоляцию стен и ковровую дорожку, которая полностью заглушает шаги, гость мог пройти к Мэнкупу совершенно не замеченным и так же уйти.
— Вы согласны с этим? — Вопрос Муна был адресован Боденштерну.
Боденштерн неопределенно пожал плечами.
Воцарилось молчание.
Мун разглядывал пепельницу — память о редакционной работе Мэнкупа. Сквозь темноватое стекло просвечивала шапка журнала, на ней крупными литерами: «Гамбургский оракул» и мелкой вязью девиз: «Постой, мгновенье!»
Внезапно Мун повернулся к Енсену:
— Вы не знаете, чья это картина?
Удивительное полотно почти полностью сливалось с темнотой. Темнота поглотила все — баховские краски стен, диван, на котором недавно лежал мертвый Мэнкуп, даже зеркальный потолок. Не связанный ни с чем, свободным воздушным шаром висел над темнотой светлый круг с письменным столом и четырьмя фигурами вокруг него. Отрезанный от мира, изолированный тишиной квартиры, затерянный в пространстве и времени исследовательский пункт, где человеческая смерть превращается в бесстрастную абстракцию гипотез. Но стоило Муну посмотреть на невидимую в темноте картину, как комната оживала, наполнялась немым эхом титанической битвы.
— Я уже обратил на нее внимание. Прямо выворачивает наизнанку. — Енсен словно вылез из панциря. У него рождался другой голос, другая мимика. Он назвал незнакомое Муну имя живущего в Греции немецкого художника. — Идея, почти целиком выраженная в краске! Какой силой надо обладать для этого!.. А в наших музеях нет ни одной его картины.
— Какая картина? — Боденштерн придвинулся поближе.
Енсен молча указал на стену.
— Ах, эта! — Боденштерн с облегчением вздохнул. — Вы говорите, немецкий художник? А я полагал — сам Мэнкуп, так сказать, автопортрет души. Сплошная черная вакса! Абстракционизм для сапожников!
— Абстракционизм? — удивился Енсен. — Вы, должно быть, не всмотрелись как следует, господин комиссар.
— Не сомневаюсь, Енсен, что вы разбираетесь в живописи, — во всяком случае, лучше, чем в криминалистике. Но если вы увидели в ней нечто большее, то только через специальные очки. Вы случайно не подписчик «Гамбургского оракула»?
Довольный своей шуткой, Боденштерн подошел к Муну.
Тот не пошевельнулся. Невидящие глаза были устремлены на светлый круг над головой. Полусонное лицо и колпачок пепла на конце сигары свидетельствовали о полном отключении.
— Уважаю думающих людей, — сказал Боденштерн. — Судя по всему, мы проторчим здесь до утра. Предлагаю послать за пивом и закуской, пока прожорливая волчья стая не заблокировала выход. Между прочим, не мешало бы подбросить им какую-нибудь временную версию.
— Сперва надо известить жену Мэнкупа! — Мун внезапно встал.
Залитый ровным люминесцентным светом, длинный коридор лежал в мягкой тишине. Из холла доносился шелест толстой журнальной бумаги. Двери выстроились в ряд, непроницаемые, глухие. Лишь за одной слышалось жужжание голосов. Это была комната скульптора.
Пренебрегая вежливостью, Мун нажал на дверную ручку.
— Потерпишь! Всего одна неделя!
Эта неизвестно к кому обращенная фраза Баллина застала Муна на пороге. Баллин замолк. Никто ему не ответил, хотя не было сомнения, что появление Муна прервало беседу на полуслове.
— Жена Мэнкупа в Гамбурге? — спросил Мун, рассекая рукой клубы дыма. — Настоящее купе для курящих! А тут еще я со своей сигарой. Как вижу, закурила даже будущая звезда театра… как он там называется? — Мун посмотрел на Ловизу.
— Театр «Талиа»! — подсказал Баллин. — Лучший в городе. Ло отчаянно повезло.
— Через неделю мой первый спектакль, — прошептала Ловиза, не глядя на остальных.
— Тем более незачем портить голос! Открыли хотя бы окно!
Никто не тронулся с места. Что ж, если им необходима такая атмосфера, пусть наслаждаются. Мун нахмурился:
— Так что же, она в Гамбурге?
— Кто? — с недоумением спросил Баллин.
— Я спрашивал о жене Мэнкупа.
Баллин, заторопившись, перевел вопрос на немецкий.
— Лизелотте? — первой откликнулась Магда. — Кажется, да. На днях я встретила ее в «Плантен унд Бломен» на демонстрации мод.
— Мэнкуп развелся с ней?
— Собирался. Разрыв произошел совсем недавно.
— Разве она не уехала к родителям в Мюнхен? — спросил скульптор. Обнаружив, что кисет с табаком пуст, он с отсутствующим видом набил трубку раскрошенной сигаретой.
— Нет, Лизелотте наняла отдельную квартиру. — Баллин оказался самым осведомленным.
— Где? — равнодушно поинтересовалась Магда.