Призвание(Рассказы и повесть о пограничниках)
Шрифт:
— Есть спокойнее… — пробормотал Гриднев.
И снова тяжелая волна лавиной ударила в рубку и снова накрыла ее гребнем. Штормовые раскаты слились в сплошной грохот, перемешавшись с воем и свистом ветра. Океан распоряжался небольшим кораблем как хотел.
Надо держаться против ветра. Только бы не лопнули от перенапряжения приводы руля, не сдвинулись бы от чудовищных рывков и стремительного, резкого крена дизели…
«Вихрь» должен выдержать, он выдержит!..
Баулин любил свой корабль той строгой любовью, которая знакома только капитанам, летчикам и машинистам. Он знал корабль, как самого себя, знал весь,
— Так держать! — скомандовал он рулевому.
«…ать!» — едва расслышал Атласов, выравнивая корабль вразрез атакующим его волнам.
В «Вихре» Баулин не сомневался, но его не оставляла мысль о кавасаки, о находящихся на их борту четырех пограничниках. Целы ли они, не утонули ли? Нужно немедля отдать буксир — он не дает ботам свободнее взбираться на волну.
Каждый моряк на корабле, попавшем в свирепый шторм, думает о судьбе судна и о своей судьбе. Капитан, командир, должен думать обо всех. Один обо всех. И решать один. Такова извечная обязанность командира, в этом его долг. Он не имеет права ошибаться, медлить, склонять голову перед разбушевавшейся стихией, какой бы грозной ни была опасность. И, зная все это, даже не видя командира, экипаж судна верит в него, в его опыт, находчивость, мудрость, выполняя любые его приказы, не обсуждая и не оспаривая их.
— Отдать буксир! — крикнул Баулин помощнику.
(Вахтенные на корме не услышали бы команды, кричи ее хоть в десять рупоров.)
«…буксир!..» — скорее догадался, чем услышал Гриднев.
Ухватившись за поручни, он соскользнул по трапу. Густая волна щепкой приподняла его над палубой и, не вцепись он в поручни, смыла бы в океан. В следующее мгновение «Вихрь» переложило на другой борт. Гриднева швырнуло на металлические ступени трапа.
Невольно вскрикнув и не услышав собственного голоса, он хлебнул горько-соленой воды. Отфыркиваясь, отплевываясь, нашел правой рукой протянутый вдоль палубы штормовой леер и тогда только рискнул расстаться с поручнем трапа.
Приняв попутно с десяток ледяных ванн, Гриднев добрался наконец до кормы и обнаружил, что буксирный трос болтается свободно. Однако лейтенант был еще на полпути к цели, когда в том же убедился Баулин: «Вихрь» рванулся вперед, будто бы у него вмиг прибавилась мощность машины. Два кавасаки с четырьмя пограничниками остались где-то позади, в слепой ночи.
Гриднев вернулся на ходовой мостик, крикнул на ухо Баулину:
— Оборвало трос, оборвало!..
— Право руля на обратный курс! — скомандовал Баулин.
На обратный курс? На какое-то, пусть самое малое, время поставить судно бортом к волне? Игнату Атласову подумалось, что он ослышался, не так понял командира, но Баулин круговым взмахом руки повторил команду.
В рулевой рубке, сотрясаемой ударами волн и неистовыми порывами ветра, было так же мокро и пронизывающе холодно, как и на палубе. Крупные, тяжелые, словно град, брызги слепили глаза, трудно было смотреть не только вперед по носу корабля, а и на светящуюся картушку компаса, который раскачивался и вертелся в кардановом кольце.
Сжимая ручки штурвала, силясь разглядеть на компасе курсовую черту, Атласов весь напружился, чувствуя, как немеют и руки, и плечи, и ноги. Не свалиться бы! Сердце колотилось частыми, порывистыми толчками.
Такого испытать Игнату еще не доводилось. Разве сравнить шторм, в который он попал три года назад у Командор, с тем, что творится в океане сейчас? Легкая болтанка была, не шторм, а ведь скрепя сердце рыбакам пришлось повыбрасывать за борт весь улов. Отец (Игнат ходил в то время за сельдью в бригаде отца) начал было оправдываться перед председателем артели, когда они возвратились домой, а председатель в ответ: «Ты что, старина, сдурел? Кто вас винит? Людей спас — низкий поклон тебе, а рыбы в океане хватит, да еще и останется…»
— Оборвало буксир! Там кавасаки! — крикнул над ухом Атласова Баулин, став рядом с ним за штурвал.
Четыре пограничника могут погибнуть или попасть в плен!
Четыре пограничника… Боцман Семен Доронин — он Баулину всегда и во всем правая рука… Алексей Кирьянов, с которым так много было хлопот, прежде чем он как будто бы привык к морю… Иван Ростовцев, старшина 2-й статьи, обстоятельный и немногословный… Петр Левчук, горячий, но отходчивый, смекалистый парень…
Что ответит Баулин в случае беды их близким, командованию? Чем оправдается перед своей совестью?..
До военной службы Семену пришлось немало поплавать на кавасаки, но никогда еще ему не приходилось попадать на нем в такой шторм, как сегодняшний. Кавасаки — суденышко маленькое, всего шестнадцать метров в длину, и экипаж его — обычно не более шести рыбаков — во время непогоды с трудом размещается в носовом кубрике. Сейчас же на борту, не считая Семена с Алексеем, было девять человек, девять нарушителей границы, которые только и ждут, как бы свернуть тебе шею. Вероятно, для того, чтобы побыстрее разлить креозот и смолу по лежбищу котиков, хозяева «Хризантемы» намеренно увеличили команду бота.
Семерых «рыбаков» Доронину кое-как удалось разместить в носовом кубрике, заперев его снаружи, двоих же пришлось оставить вместе с Алексеем в будке машинного отделения. Сам Доронин стоял на площадке рулевого, у румпеля, глядя то вперед, где в темноте едва были различимы два белых топовых огня «Вихря», то за корму: там тускло мигали зеленый и красный отличительные огни второго кавасаки с Левчуком и Ростовцевым.
Сдерживаемый буксирным тросом, кавасаки ковылял, то и дело зарываясь носом в высокие валы и черпая тонны воды. Хорошо еще, что удалось заблаговременно наглухо задраить трюм с бидонами, а то бы он в момент наполнился до краев — и гуляй на дно.
Нужно ослабить натяжение троса! Приоткрыв дверь в машинную будку, Доронин приказал Алексею запустить мотор (вся команда «Вихря», исключая самых уж новеньких, была обучена обращению с моторами).
Мотор чихнул раз пять, прежде чем ритмично застучали клапаны, но Доронин не услышал этого — на кавасаки рухнула волна и накрыла с головой. Она была так тяжела, словно по спине прокатились пятипудовые мешки. Доронин согнулся, едва не выпустив румпель руля.
Баулин не зря думал, что его ребяткам на кавасаки куда труднее, чем на «Вихре». Волны почти беспрерывно покрывали маленький бот, он трещал, кланялся, нырял и все-таки выбирался на свет божий, послушный твердой руке Доронина.