Пробуждение Рафаэля
Шрифт:
Пугало. Потом сделали несколько снимков поляроидом и дали ему на память, когда обрезали верёвку. «Предупреждение всем другим доносчикам, — сказали они ему. — Передай это друзьям и коллегам».
Следующая смена блюд появилась на волне аромата белых трюфелей.
Шарлотта-реалистка, Шарлотта-пессимистка знала, что люди не меняют жизнь других, взмахнув волшебной палочкой. Пока граф разговаривал по телефону, она заготовила несколько разумных доводов, позволяющих отказаться от его предложения, но, вернувшись, он распорядился ими так же легко, как официантами и парадом блюд и вин, которые появлялись и исчезали перед ней. Несколько минут она не позволяла его
Единственный раз безоблачное настроение покинуло графа — когда она, говоря о степени серьёзности повреждений, нанесённых «Муте», спросила, не знает ли он, по чему уборщица бросилась на него.
— Бросилась на меня?
— Ну да, так мне показалось… — запинаясь, продолжала она. — По крайней мере, я думала… может, это имеет отношение к войне… вилле «Роза»… недалеко от Сан-Рокко…
Он резко опустил на стол нож и вилку:
— Войне? Сан-Рокко? Сожалею, но я не вижу связи!
— Извините, пожалуйста, я… Понимаете… человек в Урбино, он сказал…
— Этот человек смутьян худшего пошиба! — Граф вытер тонкие губы салфеткой и вновь аккуратнейшим образом расположил её на коленях.
— Нет! Я хотела сказать… это не он… это я… — Она густо покраснела. — Он лишь упомянул, что, возможно, какие-то родственники этой немой женщины в Сан-Рокко… имеют какое-то отношение к тому, что случилось в Сан-Рокко… и я…
— Родственники? — Он снова вытер рот салфеткой. — Судя по тому немногому, что я знаю об инциденте в Сан-Рокко, деревушка была уничтожена немцами… или, может быть, партизанами, подозревавшими тамошних жителей в сотрудничестве с ними. Понимаете, свидетелей нет, одни слухи. Немцы или партизаны, в Италии сколько угодно подобных историй. — Он бросил салфетку на стол и нервно потёр руки.
Шарлотта, чьи щёки ещё пылали, снова извинилась.
— Конечно, вы не могли этого знать, — сказал он снисходительно.
— Пожалуйста… я должна… Видите ли, Прокопио сказал мне, что немая женщина приносит туда цветы, на место…
— Прокопио? Не местное имя. Сицилийское. Переселенец с юга. Коммунист, пытающийся получить известность.
— Я так не думаю! Только не Прокопио…
— Ну, раз вы так говорите, верю. Однако вы должны сказать вашему другу, чтобы он прекратил распространять подобные опасные небылицы.
— Прокопио мне не совсем друг… Он просто… Я познакомилась с ним… Он хозяин кафе напротив дома Рафаэля…
— Ах вот как! Это всё объясняет. Его настоящее имя Франческо Мадзини. Он поменял его несколько лет назад, и, надо полагать, у него на то были веские причины, синьора Пентон. — Они вернулись к прежнему лёгкому тону. — Это человек с дурной репутацией, и вы мудро поступите, если не будете слушать его, — я посоветовал бы вообще ни с кем не обсуждать подобные голословные утверждения о Сан-Рокко. Знаю, я могу положиться на вас. Англичане куда… сдержанней, куда благоразумней нас, итальянцев. Куда лучше умеют хранить тайну. — Граф взял меню, протянутое официантом. — А теперь, что мы возьмём на десерт? Пудинг, так, кажется, это называется у вас в Англии? Очаровательная страна. Вы там учились или провели год за границей, как многие английские студенты?
Ей стоило усилий вернуться к теме, близкой ей.
— Да, год во Флоренции… изучала искусство Раннего Возрождения.
— Мне говорили, что термин «Ренессанс» больше не в чести в кругах критиков, синьора Пентон, что теперь не модно верить в идею культурного и духовного возрождения, вытеснившую наше парализующее средневековое чувство человеческой неполноценности. И всё же мы обречены вечно мечтать о времени до грехопадения, не так ли? О золотом веке?
Он вновь был само обаяние, словно они вовсе не упоминали о том, что случилось в Сан-Рокко. Шарлотта, сама себе удивляясь, пустилась в рассказ о своей девической увлечённости живописью пятнадцатого века, изображавшей мучеников, святых и мадонн, которую изучала, казалось, так давно. Интерес, с которым граф слушал её, заставил её почувствовать, будто те счастливые дни во Флоренции были совсем недавно — может, в прошлом или, самое большее, в позапрошлом году. Она прихлёбывала золотистое вино, и бокал не пустел, и разглядывала необычное лицо человека, сидевшего против неё, пытаясь найти в нём что-то привлекательное. Взятые в отдельности, его черты были приятны — даже очень, но почему-то не складывались в гармоничное целое. Он был красив, однако странно неопределённой, расплывчатой красотой, будто пошевелился в тот момент, когда щёлкнул затвор.
Граф снова положил ладонь на её руку и на сей раз дольше не убирал её. Шарлотту удивило, что этот интимный жест не доставляет ей неприятного чувства, как в случае с Прокопио, от одного физического присутствия которого ей становилось не по себе. Почти женственные в своём изяществе аристократические манеры графа делали его, может, несколько безличным, тогда как в Прокопио личностное начало было выражено настолько мощно, что казалось, он едва сдерживает свою буйную натуру. Комнаты становились слишком маленькими, когда он входил, ваши кости — слишком хрупкими. Дурная репутация? Он явно был способен на большее, нежели пирожные и бекон.
— Меня очень заинтересовали ваши мысли, когда вы описывали «Бичевание» делла Франчески, — сказал граф после того, как они выпили по нескольку бокалов.
— А… да…
Она вспомнила, что, слегка захмелев, заявила: фреска, мол, замечательна тем, как Пьеро делла Франческа использовал перспективу, чтобы отдалённая фигура жертвы оставалась центральной, но ещё более загадочностью выраженной в ней аллегории.
— Кого бичуют, Христа? Святого Мартина? Святого Иеронима? — спрашивала она. — Мнения экспертов расходятся. Что интересует меня, так это спокойствие картины, жемчужный, неопределённый колорит внутреннего Дворика, где происходит истязание: дворик залит лунным светом, тогда как три фигуры переднего плана разговаривают, стоя в саду, освещённом солнцем, и не замечают происходящего позади них. Один из этих троих, золотоволосый, босой, — быть может, ангел? — даже больше своих собеседников равнодушен к бичеванию. Если он ангел, то почему не делает чего-нибудь, чтобы остановить его? Меня всегда это волновало. Что должно было произойти, чтобы нарушить мрачное спокойствие тех трёх фигур? Они словно глухи к воплям истязуемого.
— Одна часть картины изображает прошлое, — решил граф, — а другая — настоящее.
«А можно воспринимать это и как пересечение прошлого и настоящего», — подумала Шарлотта; иллюстрацию делла Франческой законов перспективы и их отражение в действительности.
— И ещё странное спокойствие самой жертвы, — сказала она вслух, — равнодушной к боли.
— Вы находите это странным?
— Полагаю, единственное объяснение таково: светлая часть картины — это то, что мы хотим видеть, лунная же, с бичеванием, показывает тёмную сторону, реальность, от которой мы отворачиваемся.
Улыбаясь, граф поднялся, чтобы помочь ей выйти из-за стола, и сказал:
— Возможно, его спокойствие объясняется просто тем, что свершилось предначертанное.
О счёте заботиться не пришлось. Хозяин ресторана отверг все попытки графа заплатить за ланч. Он так счастлив видеть у себя синьора конто и его обаятельную спутницу! Больше того, они оказали ему честь, пробыв у него так долго, уверял он, провожая их до дверей.
Так долго? Шарлотта была потрясена, увидев, что они просидели в ресторане почти три часа. Она уже на полчаса опаздывала на чай с Франческо Прокопио.