Пробуждение Рафаэля
Шрифт:
— Я, граф… стараюсь не отождествлять искусство и художника.
— Не отождествлять изображение и воображение… Очень мудро. Значит, вы были бы рады… поработать над этими вещами?
— Я… — (Значит, вот чем придётся заплатить за житьё здесь!) — с удовольствием воспользовалась бы возможностью…
— Возможностью…
«Поработать над любыми картинами, кроме этих», — хотелось ей сказать. Думая, как тактичнее выразить отвращение, вызываемое подобным предложением, она в отчаянии договорила:
— Помочь
— Моей реставрации… да! — выпалил он.
Неужели для него действительно так важно, чтобы именно она реставрировала эту довольно чудовищную коллекцию? Да найдётся сколько угодно итальянцев, способных сделать это не хуже.
— Хочу признаться, дорогая, — сказал он, — я был уверен, что наши интересы соприкасаются.
— Да, но…
— Ваше лицо всегда поражало меня сходством с одной нашей средневековой святой.
Сестра Шарлотта, опять это всегдашнее обвинение в благочестивости.
— Думаю, я выгляжу настоящей… англичанкой.
— Ах… английское извращение, — пробормотал он, и она решила, что это одна из редких у него языковых ошибок.
Она не могла удержаться от желания взглянуть, который час, и была удивлена, что прошло всего тридцать пять минут, как они покинули остальных. Граф взял её запястье обеими ладонями, накрывая часы.
— Милая Шарлотта, я скоро отпущу вас к вашим коллегам! Но сперва хочу показать нечто такое, что может понравиться вам даже больше, чем эти картины.
С этими словами он подошёл к деревянной исповедальне, достаточно большой, чтобы в ней поместился десяток исповедников, и скрылся внутри. Шарлотта услышала шум выдвигающихся ящиков, скрип дверок. Она ещё раз обошла комнату. Что граф там делает? Звук заставил её обернуться.
Он был обнажён до пояса, только широкие кожаные ремни, которыми были прикреплены огромные белые крылья за спиной, пересекали его руки и безволосый торс, очень мощный для пожилого человека. В одной руке он держал усеянный узлами хлыст вроде тех, которые используют кающиеся для истязания плоти. Маскарад, в отчаянии сказала она себе. Маскарадный костюм, не более того.
Он воздел руки, и крылья, каждое почти в фут длиной, тяжело поднялись, сухо шурша перьями. Лебединые? Орлиные? Кровь бросилась ей в лицо.
Он дружески улыбнулся:
— Вы возбуждены, дорогая? Я тоже.
Это невозможно! Не может быть, чтобы случилось такое! Только не со мной! Жена всего в сотне ярдов! В любой момент войдут другие… слуга… или это часть забавы?
Он посмотрел вниз, она невольно тоже опустила взгляд на скромно приподнявшееся балетное трико цвета слоновой кости, которое обтягивало его длинные тонкие ноги.
— Я был уверен, что мы оба испытываем определённое… тайное наслаждение. Знаю, вы тоже чувствуете его. Я заподозрил это, когда мы на днях обсуждали с вами за ланчем «Бичевание». — Он мягко засмеялся. — И когда вы сейчас намекнули на английское извращение… кажется, так это называют французы? [112]
Изящно помахивая хлыстом, словно веткой папоротника на боттичеллиевском лугу, он двинулся к ней, и Шарлотта, потеряв дар речи, отступила назад, оказавшись припёртой к каменной стене. Оперлась о неё потными ладонями.
112
То есть «vice anglais» на французском арго — садомазохизм с поркой.
— Это у вас впервые? — спросил граф и потянулся к её руке. — Помню, как это было у меня — с отцом, когда он порол меня в нежном возрасте. Первый раз было, конечно, ужасно больно. Потом, когда он увидел, что я научился получать от этого наслаждение, он прекратил меня пороть. Позже мне пришлось искать другие источники вдохновения.
Он перевёл взгляд своих больших печальных глаз с неё к картинам на стенах. Дрожащими пальцами он показал на изображение наиболее кровавого бичевания. Шарлотта почувствовала, как он суёт ей в руку хлыст, тёплый и чуть влажный от его ладони. Медленно повернувшись, он подставил ей спину, покрытую старыми бледными шрамами, изящно выгнув её, отчего белоснежные крылья приподнялись и коснулись её ног.
— Можете приступать.
Она сама была виновата. Что-то не то сказала. Позволила всему Зайти Слишком Далеко, как выражалась её мать. Если призвать его сейчас остановиться, то оба потом будут испытывать страшную неловкость.
— А ваша жена… — проговорила она.
— Что — моя жена?
— Знает? Она…
— Принимает ли она участие в моих незатейливых развлечениях? Жена устраивается по-своему.
Шарлотта разрывалась между несколько истеричным желанием захихикать и почти таким же — расплакаться.
Граф повернул голову:
— Я готов. Можете приступать. — Он замер. Его лицо заранее мучительно исказилось.
Очень ли его оскорбит, если она откажется выполнить его просьбу? Опять же, кто она такая, чтобы презирать другого человека за его тайные пороки? Она медленно подняла показавшийся свинцовым хлыст. Он наклонил голову. Она легко стегнула по червеобразным шрамам на его плечах хлыстом из переплетённых чёрных кожаных полос и опустила руку.
— Ужасно сожалею, граф…
— Сильнее, пожалуйста, — потребовал он и сделал шаг назад, чтобы она могла почувствовать его возбуждение.
— Я действительно ужасно сожалею, граф… — снова пробормотала она.
— Пожалуйста!
— Вряд ли…
— Умоляю…
— Вряд ли я способна на это.
— Попытайтесь.
— Нет, правда… я действительно… я совершенно уверена.
— Ну хватит притворяться! — прикрикнул граф. — Давайте же!
Он упал на колени:
— Пожалуйста, умоляю!
«О господи! Я сейчас рассмеюсь, нельзя, нельзя смеяться!» — сказала она про себя, а вслух:
— Я не… Это не… Тут какое-то недоразумение… Понимаете… я действительно сожалею, если сказала или сделала что-то, что ввело вас в заблуждение относительно…