Пробуждение
Шрифт:
— Дело не в стороне, а в том, что нас за людей не считают, — сухо произнес Антон Шаповал.
Увидев меня, все замолчали.
«Неужто нельзя отменить этот солдафонский циркуляр, — возмущался я, поднимаясь наверх. — К чему искусственно возводить между людьми стены, когда их и без того достаточно».
«Скорый» поставили в сухой док. Корпус требовал чистки, и нужно было менять винты. Матросы стали чаще бывать на берегу. Они общались с рабочими завода и порта, ходили к солдатам в казармы и встречались с ними во время увольнений. Не занятые службой под разными предлогами уходили с корабля, чтобы принять участие в митингах, происходивших в порту. Вначале отлучались в одиночку. Потом стали уходить
Я думал, что с прибытием на родину найду общий язык с матросами, стану к ним ближе. Вместо этого я становился все более чужим для них. Они уходили в сторону. Я шел прежним курсом, не понимая истинного смысла происходящего. С ревнивой болью заметил я, что матросы стали сторониться меня. Как-то раз я пытался вызвать Нашиванкина на откровенность.
— Скажи мне, Дормидонт, что произошло после нашего прихода во Владивосток?
— Ничего не произошло, — сохраняя безразличие на лице, пожал плечами Нашиванкин.
— Вы куда-то ходите, где-то собираетесь, о чем-то своем все говорите, — продолжал я.
— Разное говорим. Больше, конечно, о жизни.
— Я бы хотел знать, где бывают мои матросы.
— Везде бывают, ваше благородие, город большой…
Обычно веселый, жизнерадостный, Иван Чарошников стал серьезен, неразговорчив. Тихий, застенчивый Пушкин старался не встречаться со мной взглядом и как можно реже попадаться мне на глаза. Яков Пойлов смотрел на меня с нескрываемой неприязнью. Тяжелые, недобрые глаза минно-артиллерийского содержателя выражали мрачную злобу. Я знал, что заводилами среди матросов были он и Антон Шаповал. Их теперь слушались не меньше, чем меня.
Хотелось с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Друзей, кроме Назимова, у меня не было. К нему и направился я вьюжным январским вечером.
«Грозовой» стоял у стенки Строительного порта. На причал намело сугробы сухого снега. На них лежали косые полосы коричнево-темной пыли. Колючий, резкий ветер безжалостно сек лицо. По незамерзшей бухте гуляли мрачно-свинцовые волны. Над ними роем летали снежинки, они таяли, коснувшись воды. Становилось жутко от холода и одиночества. Ветер выл многоголосо и грозно. Я поднял воротник шинели…
У Назимова сидел командир «Усердного» лейтенант Штер. Когда я вошел, они читали какую-то бумагу. Назимов крепко пожал мне руку, потрепал по плечу, усаживая в кресло.
— Давно же ты не был у меня, Леша. Забываешь друзей. Нехорошо.
— Ты тоже, Костя, забыл дорогу ко мне, — с обидой проговорил я.
Штер небрежно сунул мягкую теплую ладонь, улыбнулся.
— Прочти-ка это, — сказал Назимов, придвигая ко мне лист бумаги с текстом, отпечатанным типографским шрифтом. — Похоже, опять начинается кутерьма.
На грубой, о желтыми крапинами оберточной бумаге было написано:
Первое: освободить из-под ареста политических заключенных — матросов и солдат.
Второе: удалить из города казаков и отменить смертную казнь.
Третье: дать нижним чинам полную свободу вне службы и разрешить посещение собраний и митингов.
Четвертое: устроить для нижних чинов библиотеки и читальни за счет казны, производить для них выписку газет и журналов.
Пятое: обязать офицеров обращаться с нижними чинами на «вы», отменить титулы вне службы.
Шестое: увеличить матросам жалованье от 5 до 10 рублей, а в плавании до 20 рублей; при увольнении в запас выдавать 50 рублей.
Седьмое: уменьшить срок службы: матросам — до 4 лет, солдатам — до 2 лет.
Восьмое: не посылать солдат и матросов на посторонние работы.
Девятое: офицерам запретить иметь прислугу для домашних надобностей, а также драться и ругаться.
Десятое: нижним чинам разрешить ходить по обеим сторонам Светланской улицы и ездить на извозчиках.
Одиннадцатое: уменьшить число караулов.
Двенадцатое: уволить в запас семейных нижних чинов, а также призванных в 1902 году.
— С этой петицией выборные ходили к коменданту крепости генералу Ирману, — усмехнулся Назимов.
— А что им ответил Ирман? — спросил я.
— Выгнал в шею, — осклабился Штер.
— Напрасно. В этом списке много законных, вполне обоснованных требований, — возразил я. — Их следовало удовлетворить.
— Не нужно потакать им, Леша, — мягко сказал Назимов. — Стоит лишь сделать маленькую уступку, как они потребуют большего. В октябре девятьсот пятого с этого начали. А потом принялись громить офицерские квартиры. Нас с тобой не было здесь. А вот Альберт Карлович видел собственными глазами…
— И вспоминать не хочется этот всефлотский позор, — подхватил Штер. — Офицеры прятались от оголтелой матросни, как бабы, в чужих квартирах. Мой тесть с женой и дочерью едва успели выбежать на улицу, как их флигель запылал с трех сторон.
— А ведь можно было избежать этого, если обращаться с матросом по-человечески, — угрюмо проговорил я.
— Не понимает матрос хорошего обращения, Алексей Петрович, — сказал Штер. — Ему кнут надобен.
— Ну это вы перегнули, Альберт Карлович, — поправил его Назимов. — Иногда не мешает прибегнуть к ласке и посулить…
Вестовой принес вино и бокалы. Молча поставил на стол. Вышел.
— А ведь к тому дело идет, Константин Андреевич, матросы опять голову поднимают, — задумчиво произнес Штер, разглядывая на свет бокал с вином. — Я не забыл еще, как палил «Жемчуг» из пушек по казакам, разгонявшим толпу.
— Неспокойно стало на флоте, — согласился Назимов. Изящным движением коснулся салфеткой рта и, помолчав, продолжил: — Я не говорю о «Грозовом». У меня — порядок. Смутьянов я списываю в Сибирский флотский экипаж, оттуда беру тихих парней, только что из деревни. Темными людьми управлять легче. Напрасно обучал ты их азбуке, Леша. Они у тебя стали слишком грамотные.
Мне нравилось в Назимове многое: ровный характер, манеры, шрам на щеке. Но то, что он сейчас сказал, — не понравилось.
— Ты не прав, Костя, — возразил я. — Корень зла в том, что мы, офицеры, противопоставили себя матросам. А интересы нижних чинов и наши должны быть неразделимы. Нужно знать нужды матросов. Ведь они заслужили человеческое отношение. Ведь мы воевали вместе…
— Вы чрезмерно либеральны, Алексей Петрович, — холодно усмехнулся Штер, — и проповедуете теорию этого оригинала адмирала Макарова. Она устарела. Наступило время, когда флоту нужна железная рука. А то, чего доброго, вы еще предложите нам есть из одного с матросами бачка и слушать, как они чавкают. Бр-рр! У меня есть своя метода, — продолжал Штер, — держать нижних чинов в узде, в непрерывной строгости, не давать никаких поблажек, никакой вольности. Давить на них последовательно, ежедневно, без передышки и приучать их к этому состоянию…