Пробужденная совесть

Будищев Алексей Николаевич

В нескольких саженях от своей усадьбы Пересветов внезапно остановился и побледнел всем лицом. Случайно взглянув на свои ноги, он заметил, что шел в одних носках, между тем как его сапоги остались у окна трегубовского кабинета, как явная улика. Ему нужно было идти обратно за сапогами, так как оставить их под окном кабинета было немыслимо. Настасья Петровна пошла к своему саду, а Пересветов снова повернул к трегубовской усадьбе. Снова он осторожно отворил калитку и вошел в сад. Почти без страха и с необыкновенным подъемом всех своих сил, он двинулся знакомой дорогой к окну. Однако, почти уже около самого окна он чего-то испугался. Внезапно его сердце

точно что-то кольнуло. Он остановился и стал глядеть в окно в странном оцепенении и тоске. С минуту он стоял так среди невозмутимой тишины сада, точно чего-то ожидая. Сердце его тревожно колотилось, в глазах плавал туман. И вдруг он увидел в окне распухшее лицо Трегубова; его правый глаз быстро вращался в орбите и имел донельзя лукавое выражение. Казалось, он хотел сказать Пересветову, что он его видел, узнал и запомнил навсегда, и что он напрасно думает, что все счеты между ними подведены и покончены. Счеты только начинаются, и ужасы еще впереди.

Пересветов попятился назад, но все исчезло так же внезапно, как и появилось. Пересветов бросился к окну и, схватив свои сапоги, бегом повернул обратно вон из сада, позабыв даже затворить за собою калитку. Полем он бежал без всяких предосторожностей, и только когда он перелез через плетень своего сада, самообладание вернулось к нему. Он надел сапоги, чтоб не наследить на полу, и пошел в дом. Настасья Петровна спала на своей постели, как убитая, с бледным лицом и полуоткрытым ртом.

Он тихонько разделся, залез под одеяло и тотчас же крепко заснул, точно его опустили в воду.

XI

Беркутов только что возвратился из поля и пил чай в своем флигеле. Свет вечерней зари проникал в открытое окно и ложился на полу розоватыми пятнами. Лицо Беркутова было серьезно и озабочено. «А Пересветов крепок, — думал он. — Неужели же я не добьюсь от него никакого толку?» Он вставил в камышовый мундштучок папиросу и оглянулся.

К окну подошел ночной караульщик.

— Ты что? — спросил его Беркутов.

— Да так, к вам покалякать.

— Ну, калякай.

Караульщик облокотился на подоконник.

— Вы знаете, кто Трегубова убил?

— Нет, не знаю. А по-твоему кто?

— Кто? Ершаутские татары. Боле некому. Беспременно Абдулка с Сергушкой. Это их дело.

— Это почему же?

— Да уж поверьте. Нашенский мужик Трофим колесник, може слышали, в эту ночь, как Трегубова покончили, как раз в Ершауте ночевал. А Сергушки с Абдулкой всю ночь дома не было. И где они были — никому неизвестно. Стало быть, это их дело. А Трофим-то сказывал: «Я, грит, этою же ночью из Полозова в Ершаут мимо усадьбы трегубовской еду и вижу, во ржах кто-то сидит. Так сажен на сто от дороги. Сидит, и на нем шапка татарская, а в зубах ножик». Это, стало быть, Абдулка самый и сидел, — добавил караульщик. — Абдулка — первый конокрад во всем уезде.

Беркутов затянулся папиросой.

— Ну, а кто Абдулке, по-твоему, окно в кабинете отворил? — спросил он караульщика. — Окно-то ведь не взломано, а изнутри отворено было. Это на следствии выяснилось. Кто же Абдулке мог окно отворить?

— Этого я не знаю, — покрутил головою караульщик, — меня там не было. А только я сейчас бы этого самого Абдулку в кандалы и в Сибирь.

— Да ведь на это улики нужные — усмехнулся Беркутов.

— На что лучше улики, — первый конокрад во всей округе. Его в третьем годе у нас пымали, всем селом, знаешь, как били.

— Украл он что-нибудь?

— Нет, где украсть, вечером мимо села ехал.

—

Так за что ж его били-то, если он ничего не украл?

Караульщик усмехнулся.

— Да, время нам ждать, когда он воровать будет. Чать у нас тоже своя работа есть. У него своя, и у нас своя. Дожидаться нам его неколи. Что у нас делов, что ли, никаких нет? У нас как пымают, так и бьют. А что насчет того, что окно отворено, так другой слово скажет, — окно само отворится. На все свой заговор есть: от собачьей брехни — заговор от чемера — заговор, от червя — заговор. Заговором можно любого мужика к какой хошь бабе приворотить... Ученого человека окно не удержит, — добавил караульщик авторитетным тоном.

— Так-с, — усмехнулся Беркутов бритыми губами.

— Да вот и так-с, — повторил караульщик с некоторым раздражением. Очевидно, усмешка Беркутова рассердила его.

— Ну, хорошо, — продолжал Беркутов, — если это сделал Абдулка, так скажи ты мне, как это Трегубов не застелил его? Ведь ружье-то рядом с Трегубовым на стуле лежало.

— Как не застрелил, — повторил караульщик и поглядел в лицо Беркутова. — Очень просто. Да как он его мог застрелите скажи ты мне, — продолжал он через минуту, — если у него в руках свеча из человечьего сала была? Абдулка-то тоже не дурак. Он окно-то отворил да свечу из человечьего сала зажег. Трегубова тут, конечно, сразу и одурманило, Трегубов-то и сварился. Ну, а Абдулка, конечно, за деньгами тут как тут. Нет, это его рук дело. Все улики на него.

Беркутов хотел возражать но внезапно подумал: «Да я-то, впрочем, чего стараюсь. Чем больше болтают глупостей, тем лучше». И он добавил:

— А может быть, что и Абдулкино дело.

Он еще что-то хотел сказать, но услышал звон колокольчика и повернулся к воротам. В ворота въезжала ямская тройка. В тарантасе кто-то сидел в военном пальто и белой фуражке. Беркутов глядел на тарантас. Между тем тарантас, миновав подъезд дома, направился к флигелю управляющего. «Кто бы это мог быть?» — подумал Беркутов и вдруг в сидевшем человеке узнал местного станового пристава Пентефриева. Углы губ Беркутова чуть-чуть дрогнули. «Зачем это его сюда принесло?» — подумал он о Пентефриеве. Тарантас остановился у крыльца флигеля и затем отъехал к конюшням в сопровождении караульщика.

Беркутов поднялся, протягивая входившему Пентефриеву обе руки.

— Вот спасибо, Октавий Парфеныч, что заглянули, — заговорил он с улыбкой. — А я сижу и скучаю.

Пентефриев пожал руку Беркутова довольно, как ему показалось, сухо. «Может быть, уж поздно шуточки-то шутить? — подумал Беркутов. — Может быть, в открытую уж игра-то пошла?» Потихоньку он стал подвигаться к письменному столу.

— По делу какому? — спрашивал он станового, слегка бледнея.

Тот не отвечал и сосредоточенно шарился в своем портфеле, что-то отыскивая. Беркутов осторожно стал выдвигать левый ящик стола. «Неужели уже итог всему?» — думал он и, незаметно вынув из ящика маленький револьвер, сунул его в свой карман.

— По какому же вы делу? — спросил он Пентефриева несколько надменно.

Тот, наконец, нашел нужные ему бумаги и, любезно щелкнув шпорами, повернулся к Беркутову.

— Ах, простите, вы что-то меня спрашивали, а я не слышал, убей меня Бог, — не слышал! Столько дела, столько дела! Голова кругом идет. Окладные листы я вам завез, за Ильей Андреевичем недоимочка в полтораста рублей есть. Конечно, это сущий пустяк, но что делать, что делать, — служба-с!

Пентефриев рассмеялся и вручил Беркутову два листа.