Прочие умершие

Начну с редкого совпадения, которое произошло вчера утром, за два дня до Рождества. Я, как обычно, завтракал на застекленной террасе хлопьями из цельных пшеничных зерен, настроив приемник на WHAD-FM, там с восьми до девяти идет передача «Алло, а вы что об этом думаете?». Состоит она из высказываний радиослушателей, которые могут не представляться. Интересно послушать приземленные мнения и оценки жителей нашего городка, иногда совершенно идиотские. Для пенсионера такое кратковременное погружение в чужие беды и интересы — сносная замена того, что некогда было полноценной, насыщенной событиями жизнью.

С октября в передаче в основном пережевывают последствия урагана «Сэнди» [1] , особенно много говорится о наименее известных. На включение в программы Си-би-эс такие выступления не тянут, но прямого эфира все же заслуживают — наша наивная публика должна быть предупреждена и вооружена.

Большей частью, разумеется, высказываются предположения и соображения. Изрядно достается президенту Обаме. Заметная часть жителей Хэддама [2] по традиции голосует за республиканцев, а с недавних

пор с ослиным упрямством поддерживает Движение чаепития [3] . Эти почему-то считают, что президент либо сам «вызвал» ураган «Сэнди», либо, по крайней мере, направлял его с острова Оаху [4] из подземного «бункера для черномазых» на побережье Нью-Джерси. Там будто бы велика доля граждан итальянского происхождения, сторонников правых взглядов [5] , готовых проголосовать за Ромни, что на самом деле вовсе не так. Направлять же «Сэнди» на Нью-Джерси требовалось якобы для того, чтобы их жилища сдуло, пострадавшие не могли доказать, что являются резидентами, и, таким образом, лишились возможности участвовать в выборах. Хэддам и окрестности, надо сказать, нисколько от урагана не пострадали, что не мешает здешним жителям нисколько не сомневаться в причинах случившегося.

Говорят, стихия привела к высвобождению с морского дна какого-то «странного эфира», который ныне, став постоянной составляющей атмосферы Нью-Джерси, приводит к многочисленным «последствиям». Некоторые звонившие на радио отмечали, что подробности об этом эфире мы узнаем нескоро, но и тогда в них не будет ничего утешительного.

Разумеется, многих беспокоят природные явления, которые справедливо связывают с ураганом и которые, по общему мнению, предвещают недоброе. Например, у нас впервые за всю историю наблюдений отметили пятнистую камышевку, птичку, обитающую в Сибири. (Естественно, возникает вопрос: «Что происходит?») Среди прочего, звонила в студию женщина с разрушенного побережья Ортли-Бич, говорила, что хочет восстановить отношения с неким Двейном, который, возможно, также слушает передачу и сожалеет о разрыве их отношений в 1999 году. Еще несколько раз звонила другая слушательница и просто с британским акцентом читала довольно зловещее стихотворение Тагора о погоде.

Большинство выступающих по радио беспокоит лишь внезапно налетающий ветер, поднимающий нас с постели в три часа ночи. Всех тревожит, что что-то происходит, что именно — непонятно, но дело, нет сомнений, неладно. Можно было бы, сказал один слушатель, что-то предпринять (например, переехать куда-нибудь в Дакоту), потому что второго такого потрясения в жизни допустить нельзя. Тем не менее остается только поднять тревогу и предупредить остальных.

Все это переливание из пустого в порожнее интересно с точки зрения настроений в обществе — не слишком оптимистичных. Мне же оно напоминает, как сам я далек и от побережья, и от подобных тревог. Как уже говорилось, мой дом от мести урагана человечеству нисколько не пострадал. Данное, по-видимому не имеющее особого значения, обстоятельство позволяет понять, что все мы находимся с пострадавшими в одной лодке и что-то, возможно, «разболталось» в нас самих. Никак иначе осознать это у нас не получается. По меньшей мере, ураган заставил нас сопереживать пострадавшим и деятельно их поддерживать — и в том, и в другом все мы должны быть заинтересованы.

И вот вчера утром споласкиваю я после завтрака тарелку, прислушиваюсь к шагам жены, которая только что проснулась и идет наверху в туалет, и тут по радио начинает говорить знакомый голос. Его же я слышал несколько дней назад. Это и есть то самое редкое совпадение, о котором я говорил вначале.

— Алло… Вот так… Я просто звоню… гм… чтобы сказать, я умираю. Здесь в Хэддаме. В самом деле, умираю. Я, ребята, неделями слушаю, как вы тут жалуетесь на жизнь. Хочу сказать: вот живу я в этом своем теле чертовски давно — все тот же размер обуви, те же уши, тот же цвет глаз, тот же нос, да и член тех же размеров. — В прямом эфире радио WHAD никто выступающих не ограничивает, предполагается самоцензура. — И меня… (кашляет) …все это устраивало. Но я вам вот что скажу. Я готов от всей этой фигни отказаться. Повторного приглашения на этот свет, другой возможности пожить у меня не будет. С тех пор как появился этот чертов интернет, никто ничего нового сказать все равно не может. В прошлом году — а может, в позапрошлом, не помню — прочел, что в США умерло 2,4 миллиона людей. Это на тридцать шесть тысяч меньше, чем годом ранее. Вы все это знаете, я понимаю. Не знаю, зачем это говорю. Но факт тревожный. Надо нам расчистить свои письменные столы и освободить дорогу. (Кашляет, дыша со свистом.) Вот что говорит нам этот чертов ураган. Сам я свои здешние полномочия уже почти сдал. И нисколько не жалею. Но нам надо задуматься! Мы… — линия со щелчком разъединилась.

— Так, — сказал ведущий, шурша бумагами у микрофона. — Наверно… есть… гм… немало способов отпраздновать… гм… Рождество всем вместе. А теперь послушайте Деа-Стрейтс [6] , а я немного передохну.

Голос

звонившего я узнал. Этот голос стал более тонким, хриплым и слабым, чем был у Эдди Медли в семидесятые годы, когда мы с ним дружили. Тогда моя первая жена, Энн, с нашим сыном Ральфом переехала из Нью-Йорка в Хэддам, чтобы дать мне возможность писать, стать знаменитым романистом — затея, быстро закончившаяся неудачей. В то время не было человека счастливее Эдди. Умница, Эйнштейн в своем деле, выпускник Массачусетского технологического института, инженер-химик, он со смехом отказался от академической карьеры и пошел чудо-мальчиком в Бел-Лабс [7] . Ему не терпелось пробиться в люди, изобретать, заработать кучу денег. Чего он и добился — придумал сравнительно легкий изоляционный материал из высокоплотного полимера для проводов, благодаря которому выключатель ЭВМ оказывался защищен от короткого замыкания.

Эдди любил деньги и любил их тратить. Тратить любил даже больше, чем изобретать. Заработав первые большие деньги, он понял, что уж если чего-то действительно не любит, так это работать. И быстро женился на высокой полногрудой шведке, по имени Йалина, на голову выше себя, что, по его мнению, было очень даже прикольно. Оба пустились путешествовать по земному шару, обзаводясь в разных местах домами — в Вал-д’Изере, в Вестервике (на родине Йалины), в Лондоне и на Южном острове Новой Зеландии. Эдди покупал спортивные машины, коллекционировал африканскую утварь и брильянтовые браслеты, завел обширный гардероб — для него по заказу шили на Сэвил-Роу, — держал яхту модели «Торе Хольм» в Мистик [8] , купил достойную миллионера квартиру в Гринич-Виллидж. Помимо всего этого, ему принадлежал большой «первый дом» в Хэддаме на Хоувинг-роуд, где мы с ним и познакомились. Ростом метр семьдесят два, остроумный, как шут, и красивый, как Глен Форд, Эдди в то время напоминал старомодного кинорежиссера-повесу с мегафоном в руке, в берете и индийских бриджах для верховой езды.

Потом, за шесть лет валяния дурака, Эдди спустил деньги, принесенные этим его диэлектриком, промотал все, кроме дома в Хэддаме. Патент пришлось продать японцам. Йалина оставалась с ним, но, убедившись, что истрачено все до последнего доллара, отбыла в холодные страны (алиментов не требовала, так как тратила, в основном, сама). Эдди вернулся в Хэддам, в дом на нашей улице. Из Бел-Лабс или из каких-то других научных городков, которые тогда возникали, как грибы после дождя, в полях, еще недавно принадлежавших фермерам, ему приходили все новые предложения, которые он мог бы принять в качестве старшего специалиста. Но к работе его по-прежнему не тянуло, поскольку, как выяснилось, удалось припрятать кое-какие деньги из офшоров, о которых ни Внутренняя налоговая служба, ни Йалина не подозревали. Иждивенцев на шее у Эдди не было. Он стал склоняться к мысли, что в его бедах виноват слабый пол и что, пожалуй, стоит начать новую жизнь без этой власяницы. Устроился научным консультантом в Хэддамскую публичную библиотеку, но работа вскоре стала невыносима. Тогда он расклеил объявления с необычным заголовком «Король ремонта электроники» и стал разъезжать по домам, ремонтировать горожанам аудиоаппаратуру категории Hi-Fi, перезагружать системы сигнализации и программировать пульты дистанционного управления. Когда же и это стало слишком напоминать работу, Эдди пришел к тому же решению, что и тысячи других американцев, которые обладают способностью добиваться успеха, но лишь на пятьдесят процентов, не имеют острой нужды в деньгах, не любят ни маяться от скуки, ни работать, но которые, тем не менее, склонны думать, что разъезжать по городу, разглядывая дома сограждан, — сносное времяпрепровождение за неимением лучшего. Иными словами, Эдди сделался риэлтором в компании «Рекнан и Рекнан», конкурировавшей с «Лорен-Швиндел», в которой работал я, пока не женился на Сэлли и не переехал в тысяча девятьсот девяносто каком-то году в Де-Шор. История обычная, и это так же верно, как то, что нет правильного способа планировать и прожить жизнь, зато есть множество неправильных.

В середине восьмидесятых, вернувшись в Хэддам после расставания с Йалиной, Эдди некоторое время принимал деятельное участие в Клубе разведенных мужчин, учрежденном такими же пентюхами, как и он сам, но движимых бедной фантазией и скудных духом. Он настаивал, чтобы мы все делали сообща: забрались вместе на гору Катахдин, отправились в велопробег по мысу Бретон, прошли на байдарках по Баундери-Уотерс, съездили на теннисный турнир Френч-Оупен (сам Эдди играть не умел, но самозабвенно болел). Мы, разведенные мужчины, однако, интерес ко всем этим предприятиям обнаружили нулевой. Предпочитали просто сойтись в каком-нибудь темноватом баре Ламбертвилля или Де-Шора, тихо надраться коктейлем из водки и сока лайма под названием «буравчик», поворчать на спортивные темы и, в конце концов осознав, что жизнь не удалась и что компания собутыльников могла бы быть и получше, разойтись по домам.

Эдди, однако, не предавался унынию: с энтузиазмом обличал свою уехавшую жену, тосковал о Мохок-Вэли, где прошла его юность, о славных деньках в Кембридже, где он был смышленее однокашников и помогал им с умножением матриц; о тучных годах, когда ничто не казалось слишком хорошим, или слишком дорогим, или «вообще слишком»; о награде, которую получил, набравшись терпения выяснить, что единственный способ (ненадолго) осчастливить Йалину — колоссальные излишества. Это Эдди придумал клички всем участникам Клуба разведенных мужчин, не заботясь, нравятся они нам или нет. Картер Нот получил прозвище Старина-Болван, Джим Уорбертон — Старина-Помидор, я — Старина-Бассет-Хаунд. Себя он называл Старина-Маслина: в портовом ресторане «Спринг-Лейк», куда нас занесло как-то вечером после бестолковой рыбалки в открытом море, на которой почти всех укачало, ему показалось смешным название из меню закусок — «Маслины ассорти». То есть там можно было сделать такой заказ: «Я буду маслины ассорти и шотландский виски». Эдди всегда вызывал у меня симпатию своим неукротимым стремлением все пробовать. Потом мне временами казалось, что это я сам был таким всю жизнь, но тут я почти наверняка ошибался.