Продается дом с кошмарами
Шрифт:
Рядом с профессором сидел старый пьяница и танцор Дудкин. Этот здороваться не стал. Вряд ли он вообще что-то замечал вокруг - его слезящиеся глазки таращились в разные стороны.
Между Дудкиным и профессором на лавке лежал толстый засаленный том без переплёта, издали похожий на блинчатый пирог. Фолиант венчала кучка ранних грибков-кукишей и пара ломтей целинного хлеба. Рядом стояла бутылка. Несмотря на этикетку «Столичная», темнело в бутылке что-то мутное, таинственное. Дудкин отхлебнул из горлышка и зажмурился.
– Уверен, ты будешь спорить, Владимир
– говорил профессор, хотя Дудкин собирался не спорить, а икнуть. И икнул.
– Так я и знал, что ты не поверишь! – взвился профессор. – Тогда скажи, куда она подевалась? Вернее, они обе?
Дудкин снова икнул.
– Вот и я говорю, что здесь ерунда какая-то, - согласился профессор.
– По меньшей мере гипноз! Но клянусь, что в четверг, когда я пошёл за толстопудиками липучими (как раз их сезон!), то набрёл на чудную поляну. Ландышей там видимо-невидимо! Аромат, как в раю или в женском зале парикмахерской, что в принципе одно и то же. И что ты думаешь? Эта чёртова Инесса, которая якобы завербовалась на крайний Север, уже там! Совершенно голая! Представляешь? Ты мне веришь?
Чтобы получить ответ, профессор тряхнул Дудкина, и тот почти осмысленно сморщил нос.
– Клянусь! – крикнул профессор, весь красный от воспоминаний. – Сам видел: валится Инесса прямо на ландыши и давай по ним кататься. Зрелище не для слабонервных! Меня за кустом чуть инсульт не хватил. Ты знаешь, какая Инесса обаятельная, хотя, конечно, с Леной её не сравнить. Я ведь сдуру за Инессой когда-то ухаживал, а она… Но не будем о грустном! Главное, фигурка у неё очень неплохая. А тут, представь, она ножками сучит, по ландышам катается - только треск стоит. И что удивительно, всё краше становится, всё белее. Прямо на глазах! Я благодаря рекомендациям академика Амирханяна сохранил и развил сексуальную активность, так что едва терплю, и вдруг… Да не храпи ты!
Дудкин действительно вздремнул на самом интересном месте. Профессору пихнул его в бок. Дудкин засопел, приоткрыл глаза и посмотрел в разные стороны, так что профессор смог продолжить:
– И вот я, больше не владея собой, готов броситься к чертовке, как вдруг на долю секунды теряю сознание. Наверное, от раздавленных цветов слишком уж резкий запах пошёл (ландыши вообще токсичны). Но я не слабак - в следующую долю секунды уже стою на ногах. И что же я вижу? Та же поляна, но никакой Инессы и никаких ландышей. Ни одного цветочка! Зато банки из-под пива валяются, газеты в жиру, плевки всюду, кострище ещё дымится, а посередине в траве кто-то нагадил. А? Что скажешь?
– Всё это вам примерещилось, Фёдор Леопольдович, на алкогольной и сексуальной почве, - твёрдо заявила Ида Васильевна, проходя мимо с букетом одуванчиков и кульком карамелек.
Весенний ветер раздувал блеклый крепдешин её платья, но ничего не мог поделать с её безупречной причёской. И профессор Безносов не нашёлся, что ответить.
Спустя полчаса Ида Васильевна достала из буфета стеклянную вазочку на тощей, как у рюмки, ноге. В вазочку влезло с десяток карамелей. Затем на столе появились чашки с незабудками.
– Знаешь, Мишук, бедный профессор Безносов окончательно свихнулся, - сообщила Ида Васильевна мужу.
Тот громогласно пробежался по клавишам рояля:
– Неужели?
В доказательство Ида Васильевна рассказала про ландыши.
Густые брови Михаила Пахомовича удивлённо всползли на лоб. Он загремел аккордами, потом перешёл на трели, и вышла у него не песня советских композиторов, как обычно, а что-то совсем забытое.
Композитор удивлённо пожал плечами и напел:
Он рыбку снял с улыбкой,
Я ж волю дал слезам.
– Плакать не надо, выпей лучше чаю, - посоветовала Ида Васильевна. – Я купила леденцов.
Чай она заварила травяной, очень бледный. Он пах прополотой грядкой.
– А мёд где? – детским голосом заныл композитор.
– Мёд вчера съела кошка Пелагеи Демьяновны. Та рыжая, без хвоста - ты её знаешь. Я застала её на столе, и вазочка была уже пустая.
– Кошки не едят мёда.
– Здешние едят всё. Иначе куда подевался пучок редиски, который я оставила утром на буфете? Всё пропадает, всё! Даже люди. Например, дачный охранник Ефимов… Правда, Фёдор Леопольдович утверждает что видел его в лесу. Разумеется, издали. Несчастный якобы был в гавайской юбке из травы и с волосами до плеч.
– Враньё, – заметил Михаил Пахомович, разгрызая леденец, как орех. – Охранник был плешив. В юбке был кто-то другой.
– Да не было вообще никого! Чудес не бывает! У профессора галлюцинации от грибов. Последнее время он всё время несёт околесицу. А охранника просто уволили - ведь дача-то колдобинская дотла сгорела. И Инесса ни по каким ландышам не каталась. Она наконец закончила свой культпросвет и уехала работать в Уренгой.
Ида Васильевна подлила себе чаю и осторожно положила за щёку карамельку.
– Клубничная! Кстати, Каймакова старая тоже на север подалась, - добавила она. – Внучку проведать. Я вчера её встретила, когда она в автобус садилась. Она мне и билет на самолёт показала, Нетск – Уренгой… Кстати, об Уренгое! Как же я могла забыть! Ещё утром хотела тебя удивить…
Ида Васильевна вспорхнула от стола и вытащила из-за буфета что-то бумажное, свёрнутое в трубочку.
– Вот полюбуйся, - сказала она мужу.
– У дачников на мусорке взяла – на растопку, конечно. Думаю, это Секушины выбросили. Они довольно интеллигентные люди: прошлым летом клеили под обои «Книжное обозрение».
Тоненькими птичьими пальчиками она стала разворачивать свиток в подобие толстого журнала. Но журнал давно слипся и слежался трубой, потому норовил вновь скрутиться. Наконец Ида Васильевна с ним сладила.
Михаил Пахомович на издание покосился без всякого интереса. На мятой обложке он увидел фотографию сурового пейзажа и надпись «Уренгойские сполохи».
– Дрянь какая, - сказал композитор. – Кажется, и коза жевала…
– Какая коза! Это литературный альманах. Ты сюда посмотри!